Клоака - Доктороу Эдгар Лоренс

Вдвоем с Донном мы подолгу просиживали около Мартина, считая неразумным заставлять женщин слушать продолжение его рассказа. Молодой Пембертон поведал нам, что со временем он стал думать о Сарториусе так, как делал бы это сам Сарториус — то есть с поистине научной беспристрастностью.

— Я отстранился от собственной личности, я просто забыл о ней, — говорил он. — Мой отец? Это же абстракция, тварь, совершенно лишенная души и не стоящая того, чтобы тратить на нее силы и заботиться о ней. Интерес представляло только его тело — как объект научных опытов. Сарториус никогда не пытался меня в чем-либо убедить, нет, действительно он ничего от меня не хотел и ни к чему не принуждал… Мы заключили с ним джентльменское соглашение, и в результате я получил возможность узнать его сокровенные мысли.

— В чем заключалось это ваше джентльменское соглашение? — спросил Донн.

— Я обязался не пытаться бежать из своей тюрьмы и не вмешиваться в ход научных экспериментов. В обмен на это обязательство я получил полную свободу перемещения внутри здания… Я оставался в приюте на правах гостя. Симмонса это соглашение, мне казалось, не слишком радовало. Сарториус, как я понял, мало что смыслил в том, что не касалось его науки, и очень нуждался в людях, которые могли защитить его вненаучные интересы. В этом человеке не было ни хитрости, ни коварства. Он с пониманием и очень человечно относился к тем людям, которые искренне стремились понять, чем он занят.

В этой своеобразной лиге бессмертных состояли семь джентльменов. В один прекрасный день один из них умер. На самом деле умер, и доктор Сарториус пригласил меня присутствовать при вскрытии. Он произвел его на железном столе с приподнятыми краями и с водостоком в изножье. С потолка свисала гибкая трубка с душем на конце, из которого, непрерывно орошая труп, стекала холодная вода, предохраняя тело от разложения. Доктор попросил меня снять душ с потолка и, взяв в руки раструб, направлять струю воды туда, куда он мне скажет. Не могу точно сказать, делал ли Сарториус то, чем обычно занимаются судебные медики, но я почему-то в этом сомневаюсь. Доктор вскрыл грудную клетку и внимательно осмотрел легкие и бронхи. Затем настала очередь сердца. Сарториус извлек его из грудной клетки, тщательно осмотрел и заявил, что ни в легких, ни в сердце никаких изменений нет — они совершенно нормальны. Труп выглядел как-то необычно, так мне, во всяком случае, казалось. Лицо покойника безмятежное и неподвижное, на лбу ни одной морщины. Он был человеком среднего возраста, намного моложе остальных клиентов доктора Сарториуса. Это удивило меня. Между тем доктор продолжал работать и комментировать свои находки:

«Мистер Прайн пришел ко мне после того, как врачи поставили ему диагноз эпилепсии. Он был подвержен частым припадкам, и периодически у него случались преходящие параличи. По некоторым признакам, которые мне удалось обнаружить, мистер Прайн страдал сифилисом».

Сарториус тщательно осмотрел скальп покойного, а затем отделил его от черепа с помощью ланцета. Потом, взяв в руки трепан, отделил от черепа крышку, обнажив мозг. Я на удивление легко переносил это малоаппетитное зрелище. В присутствии Сарториуса я невольно заразился его интересом к тому, от чего мог умереть этот человек. Вскрытое тело источало неприятный гнилостный запах, откровенно говоря, оно нестерпимо воняло… Но меня, как ни странно, совершенно не трогал этот запах. Я воспринимал все происходящее как работу часовщика, которому необходимо вскрыть механизм часов, чтобы обнаружить причину поломки. При этом лицо покойного, как я уже говорил, оставалось спокойным и безмятежным, усиливая сходство с корпусом машины, которая не способна испытывать боли. Я был охвачен страстным любопытством — узнать, что именно обнаружит доктор Сарториус. Внутренняя поверхность крышки черепа оказалась изъеденной и шероховатой. Доктор показал мне три вдавления на черепе, где кость была истончена настолько, что пропускала свет лампы. Эти вдавления соответствовали местоположениям на поверхности мозга трех кораллово-красных твердых образований, которые словно поглотили в себя куски кости из черепа. Сарториус с таким воодушевлением рассказывал, что все это значит, будто пел торжественную песнь — то ли мне, то ли себе, это было не вполне ясно… Хотя он использовал термины обычной телесной медицины, его высказывания, в отличие от таковых у других врачей, были весьма конкретны и понятны… Я с напряженным вниманием следил за действиями его длинных тонких пальцев… мне на мгновение показалось, что эти пальцы способны говорить.