Абсолютист - Бойн Джон

Я положил письма на стол перед собой. Мэриан уставилась на них — пачка конвертов была перевязана красной ленточкой, и на верхнем виднелся аккуратный почерк самой Мэриан. Но она не шагнула к ним. Ее мать тоже не торопилась брать письма в руки — она только сидела и смотрела на них, словно это были бомбы, готовые взорваться при неосторожном обращении.

— Извините, я сейчас. — Мэриан вдруг выбежала из комнаты, пряча лицо. Бобби помчался за ней, предвкушая приключение. Родители смотрели дочери вслед со стоически скорбными лицами.

— Наша дочь по временам бывает немного резкой, мистер Сэдлер, — объяснила миссис Бэнкрофт, виновато глядя на меня. — Особенно в моем присутствии. Но она очень любила брата. Они всегда были близки. Его смерть на нее очень повлияла.

— Я вовсе не считаю, что она резка, — ответил я. — Конечно, я знаком с ней лишь несколько часов, но все же я полностью понимаю ее боль и скорбь.

— Ей было очень трудно, — продолжала миссис Бэнкрофт. — Да, нам всем было трудно, но каждый борется с трудностями по-своему, правда? Моя дочь очень бурно выражает свои эмоции, в то время как я предпочитаю их не демонстрировать. Не берусь судить, хорошо это или плохо, но меня так воспитали. Понимаете, меня взял к себе дедушка. После смерти родителей. Он был вдовец, единственный оставшийся у меня родственник. Но эмоциональным он не был, в этом его никто бы не обвинил. Надо полагать, он и меня воспитал в том же духе. Мой муж, с другой стороны, умеет открыто выражать свои чувства. Это его качество меня восхищает. Я многие годы пытаюсь научиться этому у него, но безуспешно. Думаю, взрослые люди формируются в детстве, и этого не обойти. Вы согласны?

— Возможно, — сказал я. — Но мы можем с этим воевать, верно? Можем пытаться изменить себя.

— А с чем же воюете вы, мистер Сэдлер? — спросил ее муж, снимая очки и вытирая линзы платком.

Я со вздохом отвернулся:

— Правду сказать, я устал воевать. О, если бы я только мог больше никогда этого не делать.

— Но вам больше и не придется. — Миссис Бэнкрофт непонимающе нахмурилась. — Война ведь кончилась.

— Думаю, скоро начнется другая. Обычно только так и бывает.

Она не ответила, но потянулась вперед и взяла мою руку в свои.

— Наш сын рвался на войну. Может быть, я зря всю жизнь держала портрет его деда на самом видном месте.

— Нет, Джулия, — покачал головой преподобный Бэнкрофт. — Ты же всегда гордилась тем, что твой отец положил жизнь на алтарь отечества.

— Да, да, но Уильяма всегда завораживала его история, в этом все дело. Он задавал вопросы, стремился больше знать про деда. Я, конечно, рассказала ему все, что могла, но я на самом деле знала очень мало. Я и до сих пор знаю очень мало. Но иногда я думаю, что это я виновата — в том, что Уильям так вот завербовался. Он ведь мог и подождать. Пока его призовут.

— Это все равно был бы лишь вопрос времени, — сказал я. — Никакой разницы.

— Но он попал бы в другой полк, — не сдавалась она. — Оказался бы там в другой день. Течение его жизни изменилось бы. И может быть, он остался бы жив. Как вы.

Я отнял руку и отвернулся. В этих двух словах было обвинение — и они ударили меня в самую душу.

— Мистер Сэдлер, так вы хорошо знали нашего сына? — спросил преподобный Бэнкрофт немного погодя.

— Да, сэр, — ответил я.

— Вы были друзьями?

— Добрыми друзьями. Мы вместе были в учебном лагере в Олдершоте, а потом…

— Да, да, — быстро прервал он, отмахиваясь от моих слов. — Скажите, мистер Сэдлер, у вас есть дети?

— Нет, — я покачал головой, слегка удивленный таким вопросом. — Нет, я не женат.

— А собираетесь иметь детей? Ну, когда-нибудь.

— Ну… — я пожал плечами, избегая его взгляда, — как-то об этом не думал.

— У мужчины должны быть дети, — настаивал он. — Нас привели в этот мир, чтобы мы плодились и размножались, поддерживая человеческий род.

— На это есть много желающих, — легкомысленно ответил я. — Они стараются и за себя, и за нас, любителей прятаться за чужие спины.

Преподобный Бэнкрофт нахмурился: я видел, что ему не понравилась легкость моего тона.

— Значит, вот вы кто, мистер Сэдлер? Любитель прятаться за чужие спины?

— Не думаю. Я воевал не хуже других.

— Конечно, — он кивнул. — И вернулись домой целый и невредимый.

— Да, меня не убили, но это не значит, что я не воевал. — Меня разозлил его намек. — Мы все воевали. Мы были в ужасных местах. Видели чудовищные вещи. Их невозможно забыть. А что мы сделали — думаю, излишне напоминать.