Маятник Фуко - Эко Умберто

— Об отверстиях?

— Да, сколько отверстий у тебя на теле?

— Ну… Глаза, ноздри, уши, рот, попа — итого восемь.

— Видишь? Еще один повод, чтобы признать восемь хорошим числом. А у меня их девять! И именно через девятое ты появился на свет, вот почему число девять более божественно, чем восемь! Хочешь, чтобы я тебе объяснила другие повторяющиеся символы? Нужно ли обнажать анатомию менгиров, о которых без устали твердят твои авторы? Днем человек на ногах, а ночью он лежит, даже твой пенис (только не рассказывай сейчас, что он делает по ночам) работает стоя, а отдыхает лежа. Следовательно, вертикальное положение олицетворяет собой жизнь и находится в прямой связи с Солнцем, и даже обелиски тянутся вверх, как деревья, а горизонтальное положение и ночь — это сон и смерть; поэтому все боготворят менгиры, пирамиды и колонны и никто не почитает балконы или балюстрады. Приходилось ли тебе когда-нибудь слышать о древнем культе Священных Перил? Вот видишь! И опять же тому причиной строение тела, ты почитаешь вертикальный камень, даже если вас много, все его видят, а если бы все поклонялись горизонтальному предмету, он был бы виден лишь из первых рядов, а остальные толкались бы, крича: «а я, а я?!», что претит магической церемонии…

— А реки…

— Рекам поклоняются не потому, что они горизонтальны, а потому, что в них течет вода, и думаю, ты не станешь настаивать, чтобы я тебе объяснила, что связывает воду с телом… Ладно, короче говоря, мы такие, какие есть, у нас тела такие, а не другие, и поэтому мы, находясь за тысячи километров друг от друга, выбираем одни и те же символы; следовательно, все сходно, и ты сам знаешь, что люди, у которых есть хоть капля соображения, глядя на закрытую и теплую внутри печь алхимика, отождествляют ее с чревом матери, готовой произвести на свет ребенка, и лишь твои сатанисты, видя готовую вот-вот разродиться Богородицу, думают, что это намек на печь алхимика. Так и провели они тысячи лет в поисках тайного послания, а ведь все находилось рядом, достаточно было лишь посмотреть в зеркало.

— Ты всегда говоришь истину. Ты — мое Я, которое, впрочем, есть моей Душой, увиденной через твое Я. Я хотел бы открыть все тайные архетипы тела.

С этого вечера в наш язык вошло выражение «заниматься архетипами», которым мы определяли минуты нежности. Я уже засыпал, когда Лия прикоснулась к моему плечу.

— Чуть не забыла, — сказала она. — Я беременна.

Мне следовало бы прислушаться к словам Лии. Она говорила с мудростью человека, знающего, откуда берет свое начало жизнь. Спускаясь в подземелья Агарты, забираясь в пирамиду Изиды без покрывал, мы приближались к Гевуре, сефире ужаса, в тот момент, когда в мире чувствовалась злость. Позволил ли я себе соблазниться хоть на миг мыслью о Софии? Моисей Кордоверо утверждает, что Женское начало лежит по левую сторону, и все его направления исходят из Гевуры… Разве что муж сумеет использовать эти способности, чтобы преобразить свою Супругу, и, сокрушив ее, направит к добру. Это как бы подтверждает мысль о том, что каждое желание должно оставаться в рамках своих возможностей. Иначе Гевура превращается в Строгость, в мрачное видение — во вместилище демонов.

Подчинить желание дисциплине… Так я и поступил в шатре умбанды, играя на агогоне и участвуя в представлении вместе с оркестром, и благодаря этому я избавил себя от возможности впасть в транс. Точно так же я поступил и с Лией, усмирив желание во имя Супруги, и был за это вознагражден в лоне моих чресел, семя мое было освящено.

Однако я не смог устоять. Вскоре Тиферет соблазнила меня своей красотой.

Если Гевура — это сефира зла и страха, то Тиферет — сефира красоты и гармонии. По словам Диоталлеви, — освещающая созерцание, древо жизни, блаженство, пурпурная иллюзия. Это — Гармония Правила и Свободы.

И этот год стал для нас годом блаженства, шутливого извращения вселенского текста, временем совершения священного богослужения в честь обручения Предания с Электронной Машиной. Мы творили, и это нам доставляло удовольствие. Это был год создания Плана.

Для меня этот год был несомненно счастливым. Беременность Лии протекала без осложнений, а я, удачно маневрируя между издательством Гарамона и своей собственной деятельностью, научился жить без материальных проблем, мой офис так и остался в старом здании фабрики, но мы значительно обновили квартиру Лии.

Чудесное приключение металлов уже пребывало в руках корректоров и печатников. И именно в этот момент господину Гарамону в голову пришла гениальная мысль.

— Иллюстрированная история магических и герметических наук! Через какой-то год, с помощью материалов, которые поступают от всех этих сатанистов, вашей компетенции и советов такого необычного человека, как Алье, мы сможем издать книгу большого формата, четыреста богато иллюстрированных страниц, вклейки в таких цветах, что у читателя дух забьет. При этом мы сможем облегчить себе дело, запустив в работу часть иконографического материала из истории металлов.

— Да, но этот материал совершенно иного плана, — возразил я. — Что я стану делать, например, с фотографией циклотрона?

— Чего вы так переживаете? Больше воображения, Казобон, больше воображения! Что происходит в атомных механизмах, ну, в этих мегатронных позитронах, или как еще там они называются? Разваривают материю, добавляют немного швейцарского сыра, и получается кварк, черная дыра, отцентрифугированный уран или что там еще! Магия должна сделать свое дело, Гермес и Алхермес, — в общем, вы сами должны преподнести мне готовую сенсацию. Здесь, с левой стороны, должна быть гравюра Парацельса, абракадабра и алембики, конечно же на золотом фоне, а справа — квазары, смеситель тяжелой воды, гравитационно-галактическая антиматерия, — неужели я сам должен до этого додумываться? Тот, кто не способен во всем этом разобраться и барахтается как слепой в плену своих предубеждений, должен признать, что недостоин быть магом, он всего лишь ученый, который выманил тайну материи. Открывать чудеса вокруг нас, внушать, что в Монте Паломар сами не знают, что говорят…

Для поощрения моего энтузиазма он довольно ощутимо увеличил мне гонорар. Я бросился разыскивать миниатюры в «Liber Solis» Трисмозина, в «Liber Mutus» Псевдо-Луллия. Я набивал свои папки пятиконечными звездами, деревьями сефирот, деканами, талисманами. Ходил в самые забытые залы библиотек, покупал десятки книг у книготорговцев, некогда торговавших культурной революцией.

Я крутился среди сатанистов с непринужденностью психиатра, который проникся пониманием и любовью к своим пациентам и находит благотворными запахи, витающие в вековом парке его частной клиники. Вскоре такой психиатр начинает писать о психозе, а через какое-то время с этих страниц встает психоз. Психиатр не осознает, что пациенты соблазнили его, ему кажется, что он стал артистом. Так и родилась мысль о Плане.

Диоталлеви согласился участвовать в игре, потому что для него это была молитва. Что же касается Якопо Бельбо, то поначалу я полагал, что он забавляется так же, как я. И лишь теперь понятно, что игра не доставляла ему никакого удовольствия. Он участвовал в ней и не мог сдержаться, совсем как тот, кто привык грызть ногти.

А может быть, он принял правила этой игры, чтобы найти хотя бы одно ложное направление или театр без сцены, о которых он повествует в файле под названием «Сон». Заменяющее богословие для ангела, который никогда не должен был бы появиться.

Не могу припомнить, было ли это одним сном, состоявшим из нескольких картин, либо несколькими снами, увиденными в течение одной ночи один за другим, или же просто смешавшимися друг с другом видениями.

Я ищу одну женщину, которую знаю, с которой был связан так сильно, что не могу понять, почему я ослабил эту связь, — все произошло по моей вине, потому что я не приходил. Мне кажется глупым то, что я упустил столько времени. Я уверен, что ищу именно ее, более того — их, она не одна, их было много, и я всех их потерял по одной и той же причине — из-за собственной лени, и удручает меня чувство неуверенности в себе, и одной из них было бы для меня вполне достаточно, поскольку я знаю, что, потеряв их, я потерял многое. Обычно я не могу решиться раскрыть свой блокнот с номерами телефонов, а если даже раскрываю его, то не могу прочесть имен — как будто у меня дальнозоркость.

Я знаю, где она живет, точнее, не знаю, знаю только, как выглядит то место, в памяти у меня запечатлелись подворотня, ступени, лестничная площадка. Я не бегаю по городу в поисках этого места, мной овладела какая-то тревога, чувствую заторможенность, не перестаю злиться на себя за то, что позволил или захотел, чтобы наши отношения угасли, — даже если это произошло просто потому, что я не пришел на последнее свидание. Я уверен, что она ждет моего звонка. Если бы я знал, как ее имя, хоть я прекрасно знаю, кто она, вот только не могу припомнить черты лица.