Сила и слава - Грин Грэм

Он вытер руки и вдруг так и застыл с полотенцем и о чем-то задумался.

– Ну, что же вы? – сказал хефе. Мистер Тенч, вздрогнув, очнулся, подошел к своему шкафчику и стал вынимать и выкладывать в ряд орудия предстоящей пытки. Хефе настороженно наблюдал за ним. Он сказал: – У вас руки сильно дрожат. Как вы себя чувствуете? Может быть…

– Это от несварения желудка, – сказал мистер Тенч. – Иной раз столько черных мух перед глазами, будто в вуали ходишь. – Он вставил бор. – Теперь откройте рот пошире. – Он стал засовывать в рот хефе ватные тампоны. Он сказал: – Первый раз вижу такой запущенный рот, если не считать одного случая.

Хефе пытался что-то сказать. Этот приглушенный, нечленораздельный вопрос мог понять только дантист.

– Он не был моим пациентом. Его, наверно, кто-нибудь другой вылечил. В вашей стране многих вылечивают пулями.

Он начал сверлить зуб, поддерживая беглый огонь разговора; так было принято в Саутенде. Он говорил:

– Перед тем как мне выехать сюда, со мной произошла странная история. Я получил письмо от жены. Ни строчки от нее не было лет… лет двадцать. И вдруг как гром среди ясного неба… – Он наклонился к хефе и посильнее нажал бором. Хефе со стоном замахал руками. – Пополощите, – сказал мистер Тенч и, насупившись, занялся бормашиной. Он сказал: – Так о чем это я? Ах да, о жене. Она, по-видимому, ударилась в религию. Какое-то у них там общество – в Оксфорде. Как ее занесло в Оксфорд? Пишет, что простила меня и хочет оформить наши отношения юридически. Другими словами – требует развода. Она, видите ли, простила меня, – сказал мистер Тенч и, погрузившись в свои мысли и держа в руке наконечник бормашины, обвел глазами маленькую убогую комнату. Он рыгнул и другой рукой коснулся живота, щупая, щупая, стараясь найти точку скрытой боли, которая почти не оставляла его.

Хефе с широко открытым ртом в изнеможении откинулся на спинку кресла.

– То отпустит, то опять прижмет, – сказал мистер Тенч, совершенно потеряв нить своих мыслей. – Это, конечно, пустяки. Просто несварение желудка. Но жизни нет никакой. – Он хмуро уставился хефе в рот, будто там, между кариозными зубами, был запрятан магический хрустальный шар. Потом огромным усилием воли заставил себя наклониться и нажал педаль. Хефе весь окостенел и вцепился в ручки кресла, а нога мистера Тенча ходила вверх-вниз, вверх-вниз. Хефе издавал какие-то странные звуки и взмахивал руками. – Держитесь, – сказал мистер Тенч. – Держитесь. Еще немножко в уголке. Сейчас кончаю. Сейчас, сейчас. Ну вот! – Он снял ногу с педали и сказал: – Господи помилуй! Что это? – Мистер Тенч бросил хефе на кресле, подошел к окну и выглянул вниз во двор. Отряд полицейских поставил винтовки к ноге. Держась за живот, он возмущенно проговорил: – Неужели опять революция?

Хефе выпрямился в кресле и выплюнул вату.

– Да нет, – сказал он. – Человека будут расстреливать.

– За что?

– За измену.

– По-моему, – сказал мистер Тенч, – обычно вы делаете это у кладбища. – Страшное зрелище притягивало его. Ничего подобного ему еще не приходилось видеть. Он и стервятники не сводили глаз с маленького тюремного двора.

– На сей раз это нецелесообразно. Может начаться демонстрация. Народ-то ведь темный.

Из боковой двери вышел какой-то маленький человек; двое полицейских поддерживали его под руки, но он явно старался не сплоховать, только ноги у него подкашивались. Полицейские проволокли этого человека через двор к дальней стене; офицер завязал ему глаза платком. Мистер Тенч подумал: да ведь я его знаю. Боже милостивый, надо что-то сделать. Точно твоего соседа ведут на расстрел.

Хефе сказал:

– Чего вы ждете? В зуб попадет воздух.

Но что можно было сделать? Все шло быстро, по шаблону. Офицер отступил в сторону, полицейские взяли ружья на изготовку, и маленький человек вдруг судорожно взмахнул руками. Он хотел что-то сказать. Что положено говорить в таких случаях? Тоже что-нибудь шаблонное, но у него, наверное, пересохло во рту, и он выговорил единственное слово – кажется, «простите». Ружейный залп потряс мистера Тенча, отозвавшись у него во внутренностях. Он почувствовал дурноту и зажмурился. Потом раздался одиночный выстрел, и, открыв глаза, мистер Тенч увидел, что офицер сует пистолет в кобуру, а маленький человек – опять же по заведенному шаблону – лежит у стены жалкой, бесформенной грудой тряпья, которую надо поскорее убрать. К нему быстро подбежали двое кривоногих полицейских. Была арена, и был мертвый бык, и ждать больше было нечего.