Суббота - Макьюэн Иэн

Тем же диссектором он приподнимает вырезанный овальный клапан, похожий на обломок кокосовой скорлупы, и отправляет его в резервуар к прочим. Теперь сгусток виден полностью — темно-красная, почти черная кровь консистенции недоваренного варенья. Чем-то он, как иногда кажется Пероуну, напоминает плаценту. Но теперь, когда прекратилось давление черепа, по сторонам сгустка начинает свободно сочиться кровь; она льется из головы Бакстера, орошает покрывало и стекает на пол.

— Подними изголовье. Так высоко, как только можешь, — приказывает Генри Джею. Если приподнять область кровотечения выше сердца — кровотечение ослабевает.

Стол поднимается; Генри и Родни быстро подходят, скользя по залитому кровью полу, и вместе, рука об руку, с помощью отсоса и элеватора Адсона, убирают сгусток. Снова и снова осушая участок солевой кислотой, они в конце концов видят разрыв в сосуде — около четверти дюйма шириной. Череп вскрыт удачно: повреждение — прямо посредине открытого участка. В следующий миг разрыв вновь скрывается за потоком крови. Должно быть, сосуд задет осколком кости. Пока Родни устанавливает отсос, Пероун накладывает на разрыв полоску «серджикеля», сверху помещает тампон и показывает Родни, чтобы тот придавил пальцем.

— Сколько крови потеряли? — спрашивает он Джея.

Тот спрашивает Джоан, сколько орошений потребовалось. Вместе они быстро подсчитывают.

— Два с половиной литра, — негромко отвечает анестезиолог.

Пероун хочет попросить периостальный элеватор, но Эмили уже вкладывает инструмент ему в руки. Найдя участок, где череп обнажен, но не поврежден, с помощью элеватора — своего рода скребка — Генри добывает две длинные полосы перикрания, волокнистой мембраны, покрывающей кость. Родни поднимает тампон и хочет снять с раны «серджикель», но Пероун мотает головой. Возможно, кровь уже начала свертываться; не стоит лишний раз тревожить сосуд. Он осторожно накладывает перикраний поверх «серджикеля», затем добавляет второй слой «серджикеля», второй слой перикрания, поверх всего — новый тампон. И палец Родни. Снова протирает участок солевым раствором и ждет. Молочно-голубоватые мозговые оболочки остаются чистыми. Кровотечение прекратилось.

Но на этом дело не закончено. Взяв скальпель, Пероун делает небольшой разрез мозговых оболочек и заглядывает внутрь. На поверхности мозга Бакстера он в самом деле видит кровяной сгусток, намного меньше первого. Он расширяет отверстие, а Родни рядом подхватывает расходящиеся края оболочек временными швами. Хорошо работает интерн, быстро. Вот он с помощью «адсона» отсасывает свернувшуюся кровь. Вдвоем они промывают участок солевым раствором, отсасывают смесь, останавливаются, ожидая, не продолжится ли кровотечение, — Пероун предполагает, что кровь идет из ближайшей паутинной оболочки. Пока ничего не происходит, но он не торопится зашивать. Лучше подождать несколько минут — на всякий случай.

Воспользовавшись передышкой, Родни отходит к дверям подготовительной, присаживается, подносит к губам бутылочку воды. Эмили возится с инструментами на подносе, Джоан вытирает кровавую лужу на полу.

Джей отвлекается от разговора вполголоса со своей помощницей и говорит Пероуну:

— Ну, вроде все нормально.

Генри остается у изголовья. Все это время он слышал музыку, но только сейчас начинает к ней прислушиваться. С начала операции прошло не меньше часа, и Анджела Хьюитт уже дошла до финальной вариации, «Quodlibet» — шумной, веселой, даже агрессивной, с отзвуками крестьянских песен о жратве и бабах. Замирают последние мощные аккорды, на несколько секунд воцаряется тишина, а затем возвращается «Ария», совершенно та же, что вначале, и все же — после этой череды вариаций — иная: нежная, но теперь в ее звуках слышится покорность и печаль, и мелодия льется издалека, как будто из другого мира. Генри смотрит вниз, на обнаженный мозг Бакстера. Как легко убедить себя, что это для него знакомая территория, чуть ли не дом родной: невысокие холмы и складчатые долины, каждая — со своим названием и с известной функцией, и все знакомы ему, словно собственная квартира. Слева от срединной борозды уходит под череп двигательный отдел, а за ним, параллельно ему, — сенсорный. Их так легко повредить; и последствия будут ужасны и необратимы. Сколько времени тратит Генри на то, чтобы обогнуть эти участки — старательно и осторожно, как американец в большом городе избегает трущобных кварталов! Это рутинное знание, эти обыденные процедуры заставляют его закрывать глаза на свое великое невежество. Наука движется вперед, но никто еще не объяснил, каким образом килограммовая блямба мокрого мяса, надежно запертая в черепе, кодирует информацию, как хранит в себе опыт, воспоминания, желания и сны. Генри не сомневается: рано или поздно — хотя, наверное, не при его жизни — тайна мозга будет раскрыта. Так же как разгаданы цифровые коды воспроизведения жизни в ДНК. Но и тогда чудо останется чудом: никакие цифры не объяснят, как способно скопище нервных клеток создать чудесный внутренний кинотеатр, яркую иллюзию реальности, вращающуюся вокруг другой иллюзии — призрачного «я». Можно ли объяснить, как материя становится сознанием? Генри не в силах представить даже мало-мальски удовлетворительного ответа, но знает: однажды эта тайна раскроется — через десятки, может быть, сотни лет, если только останутся на земле ученые и научные институты. Путешествие уже начато, в лабораториях не так далеко от этой операционной кипит работа, и однажды трудный путь завершится. В этом Генри не сомневается. В сущности, это единственная его вера. В подобном взгляде на жизнь есть величие.