Блуда и МУДО - Иванов Алексей Викторович

– А там тоже яма на дороге?

– Никак нет, – любезно ответил Моржов. – Я вам покажу, куда ехать. Пока что нужно обратно на шоссе.

– Благодарю, – буркнул Манжетов.

Моржов откинулся на спинку и опустил в окошке стекло. «Кто тебе мешает, кроме тебя самого? – подумал он, обращаясь к Манжетову. – Ты химичишь, и я химичу. Но ты начал первый. И я не могу схватить тебя за руку. А ты меня можешь. Хватай! Чего же ты послушно крутишь баранку и жмёшь на педали, если знаешь, что тебя поимеют? Выводи меня на чистую воду! Давай-валяй! Кто тебе мешает, кроме тебя самого?»

– А что, Борис Данилович, вы не могли оставить детей в лагере? – яростно прошипела Шкиляиха.

– Нас, Галина Николаевна, никто не предупреждал о вашем приезде, – ласково ответил Моржов, не оборачиваясь. – Если бы мы знали заранее, конечно, мы бы организовали общее построение с выносом знамени. Но сегодня мы живём по нашему обычному расписанию. В правилах лагеря не указано, что детей двадцать восемь дней нельзя выпускать с территории даже под надзором.

«А получайте по заслугам, – спокойно думал Моржов и про Манжетова, и про Шкиляиху, и про комиссию. – Ведь это всё придумали вы, а я только скромно пристроился сбоку. Без вас я ведь даже и украсть ничего не смогу. И поэтому вы мне доверяете. Правильно. Нельзя подозревать в человеке дурное, если человек вам пока не мешает. Думать про человека всякую хрень – плохо, недемократично, не по-христиански. В конце концов, это даже невыгодно! Выгодно думать, что ближний прекрасен, и можно экономить средства на охране от ближнего. Экономному – бонус! Пользуйтесь, господа!»

– А теперь нам направо, – указал Моржов Манжетову.

Манжетов притормозил у съезда на грунтовку.

– Я действительно не застряну? – ещё раз спросил он.

– Вы мне не доверяете! – обиделся Моржов.

Манжетов медленно поехал вниз по просёлку, по которому когда-то Моржов на раме велосипеда лихо свёз Розку, нахально заголив ей груди. Машина сползла со склона и остановилась перед деревянным мостом с дощатыми выкладками поверх бревенчатого настила.

– Ну что там ещё? – недовольно спросила гранд-Фёдоровна.

– Здесь колеи проложены для грузовиков, – пояснил Манжетов. – Если я поеду, то у меня два колеса покатятся прямо по брёвнам. А между брёвнами щели. Я застряну.

Моржов подумал и решил не щадить Манжетова.

– Можно переложить доски так, чтобы получились колеи для легковушки. Но перекладывать надо вдвоём.

Манжетов затравленно молчал, барабаня пальцами по рулю. Шкиляева, гранд-Фёдоровна и Люся-джуниорка ждали.

– Я не стану таскать эти грязные доски, – твёрдо сказал Манжетов.

– Александр Львович не станет таскать эти грязные доски, – повторил Моржов дамам, оборачиваясь в прозор между сиденьями.

– Неужели нам и тут не проехать? – спросила гранд-Фёдоровна уже по-настоящему усталым голосом.

– Не проехать, – подтвердил Моржов.

– Какое-то заколдованное место!

– Обычное российское бездорожье, – возразил Моржов. – Нужно пешком.

Гранд-Фёдоровна молчала, теребя кончики платка на груди.

– Если хотите, вы можете отсюда посмотреть на детей в бинокль, – спокойно предложил Моржов. – Их хорошо видно на пригорке. И Константина Егоровича с Дмитрием Александровичем видно. А ещё мы можем вернуться в лагерь и дождаться детей там.

– Во сколько они придут? – спросила гранд-Фёдоровна.

Моржов, как и любой житель Ковязина, знал, что электричка в областной центр уходит из Ковязина в семь. Следующая и последняя – в одиннадцать.

– Дети вернутся в лагерь часов в семь, – сказал Моржов. – В восемь у них ужин.

– Можно подождать… – робко предложила Шкиляева.

– Мы покажем вам собранные коллекции окаменелостей и гербарии. Таблицы спортивных соревнований. Вы посмотрите журналы учёта и дневник лагеря, – пообещал Моржов. – Это ведь важно. Это результаты нашей деятельности. Результативность деятельности педагогов – одно из требований объявленной реформы системы образования.

«Но в этом случае домой вы поедете в одиннадцать, а вернётесь в два часа ночи, – от себя добавил Моржов. – Установление истины требует жертв!»

– Я думаю, ждать не имеет смысла, – решительно сказала гранд-Фёдоровна. – Надо возвращаться в город. И без этого работы невпроворот. С вашим лагерем и так, в общем, всё ясно, хоть мы и не смогли встретиться с детьми.

– А что ясно? – не оборачиваясь, спросил Манжетов.

«Тойота» стояла на зелёном берегу перед старым бревенчатым мостом. Пять человек сидели в тесной машине.

– Ясно, что лагерь был организован плохо, но педагоги сумели справиться, – строго рассказала гранд-Фёдоровна. – Жалоба была обоснованна, но ситуация выровнялась. Не знаю, нужно ли кого-нибудь поощрять за всё это мероприятие, но и наказывать бессмысленно.

Манжетов грузно оглянулся через плечо в проём между сидений.

– И вы тоже так считаете, Людмила Сергеевна?

– Конечно, – на всю машину улыбнулась Люся-джуниорка.

– Дамы извинят меня, если я выйду и быстро покурю? – спросил Манжетов.

– Сигареты вас погубят, – ответила гранд-Фёдоровна.

Манжетов и Моржов вылезли из машины и закурили у капота. Моржов, отвернувшись, смотрел на дальнюю полянку. Там и сейчас словно горел невидимый костёр любви, в котором таяли очертания других двух мерцоидов – теперь уже его с Розкой. Моржов смотрел на мелкую реку и покатые горы, на высокое небо, расчерченное ласточками, и ему казалось, что он словно бы отстоял Троельгу от врагов. Не в физическом смысле, а в каком-то ментальном. Не дал испоганить счастье.

– Поздравляю, Боря, – сказал Манжетов.

– Благодарствую, Саша.

– У вас интересный метод, – помолчав, сказал Манжетов. – Но он годится только для вас.

– Необязательно, – возразил Моржов. – Но в целом вы близки к истине. Настоящая наглость встречается реже, чем настоящее равнодушие. Только не путайте наглость с хамством.

– Это не наглость против равнодушия, а просто блеф.

– Это не просто блеф, а системный блеф. Он и есть социальная наглость. Мы же не в карты играем, хотя на кону очень многое.

– Вы считаете, что выиграли?

– Я считаю, что не проиграл. Всем спасибо за лицемерие.

– Время покажет, кто проиграл, а кто выиграл.

– Ничего оно не покажет, – вздохнул Моржов. – Равнодушие сильнее времени. А Каравайского вы кидаете?

– Да хрен с ним, – простецки ответил Манжетов, затаптывая окурок в дорожную пыль.

– И я так думаю, – согласился Моржов.

Время будто закольцевалось. «Ничего не меняется, даже дата та же самая!…» – сетовал как-то раз Щёкин. Опять был полдень. Опять Моржов сидел на штабеле шпал за перроном. Опять рядом были Щёкин и Сонечка. Но появились и дополнения. Поодаль в подросшей за месяц траве лежал Костёрыч, а вокруг него валялись упыри. Рюкзачишки упырей кучкой громоздились на перроне. Там же стояли Милена с Наташей Ландышевой, о чём-то солидно беседуя. Розка, ревнуя Моржова к Сонечке, ходила вдоль путей и вглядывалась в марево железнодорожной перспективы. Дети пришли на электричку, чтобы ехать из Троельги домой. Взрослые пришли их проводить.

– Когда у меня Михаил родился, я вообще крепко погряз, – болтая ногами, рассказывал Сонечке Щёкин. – Как же я буду учить его говорить? Слов-то разных до хрена. Всех не упомнишь сразу-то. А забудешь научить какому-нибудь важному слову – и вырастет у тебя сын дурак дураком. Ну, взял я орфографический словарь. Решил, что самые нужные слова отмечу галочкой. С годовалого возраста начну учить прямо с буквы «А»…

Моржов молча смотрел на долину – уже всю сплошь обжитую им, понятную, знакомую, как нагота любимой женщины. Вниз и вдаль от полустанка двумя широко разнесёнными кулисами простёрлись леса. Между ними под уклон к Талке скатывался цветущий луг. Вон там недавно ещё стояли палатки трудных подростков… В том ельнике упыри затеяли строить, но так и не достроили штаб… На подвесном мосту, как в гамаке, Моржов взял Сонечку… На том перекате как-то ночью купалась голая Розка… В заросшие поля за Талкой Моржов увозил на велике Милену… Село Колымагино опять издалека звонило колоколами церкви. Плыли облака – причудливые, словно инопланетные. Всюду мощно сиял полдень, туго и плотно набивая светом каждую щёлочку, каждый закуток, каждую складку фактуры.

– Сколько времени уже? – сварливо спросила Розка, подходя к Моржову.

Моржову хотелось приобнять её, как Щёкин спокойно обнимал Сонечку, но, понятно, при Милене было нельзя.

– Без пяти, – улыбаясь, сказал Розке Моржов.

– И где эта электричка?

Моржов беспомощно пожал плечами.

…Все они сейчас пришли провожать упырей, и в этом общем деянии для Моржова вдруг проступил главный смысл его личных усилий. Нет, главным смыслом была вовсе не любовь Сонечки и Щёкина, не развод Розки с Сергачом, не перезагрузка подвисших файлов Милены, даже не секс со всеми, кто понравился. Главный смысл заключался в другом… «Продлить лето!» – требовали вчера упыри. Как гордый орёл, Моржов снёс в гнездо Троельги яйцо настоящего упыриного счастья на целый месяц. Кто бы мог подумать, до чего способна довести виагра… И сейчас Моржову казалось, что все они, взрослые, не отправляют упырей по домам, а, наоборот, провожают их в какую-то отлучку из дома. Ведь дальше – без Троельги, без упырей, только с сексом – Моржову будет скучнее… Не потому, что не сладко, а потому, что одной лишь сладости для полноты вкуса мало. Моржов курил.