Блуда и МУДО - Иванов Алексей Викторович

– Если ты, Вася, отдашь мне половину камней, тогда я помогу тебе дотащить твой мешок, – тихо торговался с Серёжей Васениным Гершензон. – А если не отдашь, тогда тащи сам.

– Ну зачем они тебе? – упорствовал Серёжа, защищая целостность своей коллекции окаменелостей. Коллекция была сложена в холщовый мешок из-под спагетти, который Серёже дала Розка. – Ты же всё равно их не знаешь, белемнита от мшанки не отличишь…

– Я осенью к вам в кружок запишусь и всё узнаю. Чё ты жадный-то такой? Я вот тебе свой ножик подарил – и ничего, не жалею. А ножиком, между прочим, вообще человека убить можно.

– Камнем тоже можно, – отстаивал научную значимость своих сокровищ Серёжа.

Сзади раздался хруст гравия. Моржов оглянулся. Это подходили друиды. Моржов не видел их с того дня, как их послал Сергач. Друиды были всё такие же: небритые и загорелые, в пиджаках поверх маек, в трико с «тормозами», в обрезанных резиновых сапожках. Такие же – и уже не те.

– Здорово, – сказали друиды, по очереди протягивая Моржову руку. – Сигаретой угости…

Лёнчик забрал у друидов мотоциклетку – и лишил друидов смысла жизни. Зачем им вкалывать, если нельзя сгонять в Колымагино за выпивкой? А идти пешком – здоровье уже не то… Из друидов словно вынули стержень. Точнее, друиды сами вынули его из себя и смиренно отдали Лёнчику, который сдал его в металлолом за копейки, а копейки сам и пробухал. Теперь друиды были просто противны Моржову, как раздавленные лягушки. Пожилые, бездарные, глупые мужики – и всё. Не более. Уж никак не хозяева Троельги. Не рукастые, деловущие умельцы. Не лихие и хваткие выпивохи. Просто никто.

– Домой поехали? – спросил Бязов (Чаков).

– Детей провожаем, – пояснил Моржов. Друиды столько времени вертелись в Троельге, а своими здесь не стали… Почему? Потому что финал их усилий был иным, нежели финал усилий самого Моржова, Щёкина, Костёрыча, Милены, Розки, Сонечки… У друидов финалом была бутылка, а не дети. От обитателей Троельги друиды отличались отдельным базисом, хотя надстройка вроде бы выглядела общей.

– Слышь, командир, ты в городе, если увидишь того парня… – начал было Чаков (Бязов).

– Скажу, чтобы отдал вам мотоцикл, – сам закончил Моржов.

Друиды скорбно и благодарно закивали.

Моржову совсем не было их жалко. Моржов понял, что, когда Лёнчик забрал мотоциклетку друидов, случился мировой переворот и вселенная превратилась в блуду. Во вселенной добро было субстанционально – то есть вселенная была сделана из добра, а зло только заполняло пустоты, пусть и весьма обширные. Но с потерей мотоциклетки точка тяжести переместилась, и вселенная перекувыркнулась, превратившись в блуду. А в блуде субстанционально было зло. Добро же ютилось только там, куда смогло проникнуть. Во вселенной человеческая глупость была опасна лишь тогда, когда её прибирал к рукам какой-нибудь злой умник. Сама же по себе она была неприятна, но безвредна. А в блуде, отформатированной Пиксельным Мышлением, глупость превратилась в разновидность зла. И теперь отчуждения от глупцов Моржову хотелось столь же яростно, как и отчуждения от разных негодяев. Дураки уже достали Моржова не меньше подонков.

Вдали засвистела электричка, тихий перестук эхом побежал по молчавшим рельсам. Упыри вскочили, кинулись на перрон, похватали свои рюкзаки и загомонили, стараясь успеть сказать то, что не сказали вовремя:

– Дрисаныч, вы Костёрыча тоже в поход с нами берите!…

– Брилыч, до свидания!…

– Брилыч, мы к вам на выставку придём!…

– Роздамир-на!… Соф-санна!… Мильмитревна!… До свидания!…

– До свидания, мальчики… До свидания… – как-то неумело прощалась Милена и растерянно улыбалась.

– Ур-родцы!…- плакала Розка, жадно целуя любого, попадающегося ей в руки.

Соня спрыгнула со шпал, но стеснялась вклиниться в суету и стояла в стороне, закрыв ладошками рот. Глаза её были такими мокрыми, будто она провожала упырей по меньшей мере в Сибирь.

– Ничего не забыли?… – метался по перрону Костёрыч. – Отойдите от рельсов!… В электричке осторожнее!… Окна не открывайте!… Если чего-то в лагере оставили, я привезу, не беспокойтесь!…

Наташа Ландышева балетным шагом подошла к Моржову и вежливо сказала:

– До свидания, Борис Данилович! Спасибо за лагерь! Привстав на цыпочки, она культурно поцеловала Моржова в челюсть куда-то снизу и сбоку.

Банкет в честь закрытия лагеря подразумевал подогретое вино и жареные на костре сосиски. Моржов развёл огонь, потоптался вокруг, наблюдая, а потом исчез, оставив у костра шумно хлопочущих и смеющихся девок. Моржов искал куда-то запропастившегося Щёкина.

В холле жилого корпуса было уже темно, словно сумерки наступили здесь раньше, чем под небом. Вдоль стен громоздились тюки со спальными мешками и клеёнчатые сумки с неизрасходованными продуктами. Розка уже распределила продукты между всеми поровну. Щёкин сидел у окна и курил, глядя на неяркий закат.

– Чего загрустил? – спросил Моржов, присаживаясь напротив.

– А чего радоваться? – пожал плечами Щёкин. – Вернусь домой – прежняя бодяга начнётся. Город. У Светки в голове опять марсиане приземлились. Тоска зелёная. Здесь хоть Сонька есть…

– Ежели у вас любовь, так Сонечка и в городе никуда от тебя не денется, – заметил Моржов, закуривая.

– А где мне с ней в Ковязине встречаться? На каруселях? – Щёкин ожесточённо сплюнул прямо на пол.

– Я могу вам свою комнату уступать.

Щёкин подумал, отвёл взгляд и ответил с усталой злостью:

– Не переборщи. Ты и так мне уже до хрена всего уступил.

– Ты это о чём? – серьёзно спросил Моржов. Щёкин затянулся сигаретой так, что она истлела до половины.

– О Соньке, – честно сказал он. – И спасибо тебе за неё, кстати.

– Не стоит благодарности, – холодно произнёс Моржов.

– Я ведь на тебя не в претензии… – помолчав, сказал Щёкин. – И допытываться ни у тебя, ни у Соньки ни до чего я не буду. Кто с кем трахался – это не важно. А самолюбие и заровнять можно.

– Если хочешь совет от друга, то могу дать, – осторожно произнёс Моржов. – Заводи женщину, чтобы тешить её самолюбие, а не своё. Своё самолюбие всё равно всегда безутешно.

Моржов чувствовал всю горечь Щёкина, но не считал себя виноватым. Он и сам, как Гумберт – Лолиту, взял Сонечку уже распечатанной. Но его это только удивило, а Щёкина – уязвило.

– Дорого бы я заплатил, чтобы узнать, почему Сонька дала… – мрачно и как-то отрешённо заметил Щёкин.

– Этот взнос не в мою сберкассу.

– Чистосердечное признание – кратчайший путь за решётку, – понимающе усмехнулся Щёкин, ввинтил окурок в консервную банку, служившую пепельницей, и встал.

Моржов подумал, что Щёкин решил оборвать разговор и уйти. Щёкина, конечно, покоробила форма моржовской щедрости, но Моржов не мог сердиться на щёкинскую обиду, потому что он действительно всё-таки немножко отъел от подарочного тортика. Но иначе Щёкину вообще ничего не досталось бы.

Но Щёкин не собирался уходить. Он подошёл к стене, на которой белел планшет «План эякуляции», вытащил из него ватман со схемой жилого корпуса и вернулся обратно. Сев на свой стул, он положил ватман себе на колени чистой стороной вверх, извлёк откуда-то огрызок карандаша и принялся чего-то писать и чертить.

– Я у тебя ничего не спрашиваю, – повторил он, разъясняя, – а просто экстраполирую в прошлое ход событий настоящего. Логику «ты трахался с Розкой, трахался с Миленой, значит, и с Сонькой тоже» я отметаю по причине её отсутствия. Я рассматриваю общий ряд твоих деяний… Весь цикл… Одни и те же ситуации, одна и та же последовательность. Для наглядности я свёл всё в таблицу. Ознакомься с этим сценарием галлюцинаций. Читать в памперсе!

Моржов принял у Щёкина ватман и, сощурившись, уставился в строчки. Щёкин бросил карандаш на подоконник, откинулся на спинку стула, снова закурил и начал комментировать:

– Исходное условие общее. Ни Розка, ни Милена, ни Сонька никого не любили. Завязка конфликта: закрытие МУДО. Оно создало девкам угрозу для их благополучия или статуса.

– Милене ничего не угрожало, – возразил Моржов.

– Угрожало, – не согласился Щёкин. – Антикриз – это журавль в небе. Ухватишь его или нет – кто знает?… И девки дружно взяли курс на самоспасение. У кого на сколько хватило ума. Милена решилась согласиться на протекцию Манжетова. Розка решилась выйти замуж за Сергача. А Сонька поддалась на уговоры Лёнчика.

– Сонечка ещё не поддалась, – опять возразил Моржов.

– В таблице приводятся только объективные данные. Мало ли что Соньке было как-то неудобно заняться проституцией. Лёнчик бы её всё равно дожал. Или ты считаешь иначе?

– Не считаю, – вздохнул Моржов.

– Чтобы заглушить голос здравого смысла, девки подыскали себе оправдания, – продолжил Щёкин. – Эти оправдания по ошибке я принял за порвавшегося на три части инопланетянина. Милена вооружилась самомнением успешной женщины: мол, победителей не судят. Розка вооружилась разочарованием в мужиках: мол, пусть хоть чем занимаются, лишь бы свою печь обезбабили. А Сонька, будучи дурой, просто затупила: мол, не ведаю, чего творю. С такими установками можно было включать зелёный свет Манжетову, Сергачу и Лёнчику.