Чернобыльская молитва. Хроника будущего - Алексиевич Светлана Александровна

И пришла мама. Вчера она повесила в палате икону. Что-то шепчет там в углу, становится на колени. Они все молчат: профессор, врачи, медсёстры. Думают, что я не подозреваю… Не знаю, что скоро умру… А я по ночам учусь летать…

Кто сказал, что летать легко?

Когда-то я писал стихи… Я влюбился в девочку, в пятом классе… В седьмом открыл что, есть смерть… Мой любимый поэт Гарсия Лорка. Вычитал у него: «тёмный корень крика». Ночью стихи звучат иначе. По-другому… Я начал учиться летать… Мне не нравится эта игра, но что делать?

Моего лучшего друга звали Андрей… Ему сделали две операции и отправили домой. Через полгода ждала третья операция… Он повесился на своём ремешке… В пустом классе, когда все сорвались на урок физкультуры. Врачи запретили ему бегать, прыгать, он считался лучшим футболистом в школе. До… До операции…

У меня здесь было много друзей… Юля, Катя, Вадим, Оксана, Олег… Теперь – Андрей… «Мы умрём, и станем наукой», – говорил Андрей. «Мы умрём, и нас забудут», – так думала Катя. «Когда я умру, не хороните меня на кладбище, я боюсь кладбища, там только мёртвые и вороны. А похороните в поле…» – просила Оксана. «Мы умрём…» – плакала Юля.

Для меня теперь небо живое, когда я на него смотрю… Они там…"

Одинокий человеческий голос

"Я недавно была такая счастливая. Почему? Забыла…

Все осталось где-то в другой жизни… Я не понимаю… Не знаю, как снова смогла жить. Захотела жить. Вот – смеюсь, разговариваю. Я так тосковала… Я была как парализованная… Хотелось с кем-нибудь говорить, но с кем-нибудь не из людей. Зайду в церковь, там тихо-тихо, как в горах бывает. Тихо-тихо. Там можно забыть свою жизнь. А утром проснусь… Ищу рукой… Где он? Его подушка, его запах… Маленькая незнакомая птичка бегает по подоконнику с маленьким колокольчиком и будит, никогда раньше такого звука, такого голоса не слышала. Где он? Я не все могу передать, не все проговаривается. Не понимаю, как я осталась жить. Вечером дочка подойдёт: «Мам, я уроки уже выучила». Тут я вспомню, что у меня есть дети. А где же он? «Мам, а у меня пуговичка оторвалась. Пришей». Как мне уйти за ним? Встретиться. Закрою глаза и думаю о нем, пока не усну. Во сне он приходит, но только мельком, быстро. Сразу исчезает. Я даже слышу его шаги… Вот куда он исчезает? Где? А ему так не хотелось умирать. Смотрит в окно и смотрит. На небо… Я ему одну подушку подложу, вторую, третью… Чтобы было высоко. Он умирал долго… Целый год… Мы не могли расстаться… (Долго молчит.)

Нет-нет, не бойтесь, не заплачу… Я разучилась плакать. Хочу говорить… В другой раз так тяжело, так невыносимо – хочу сказать себе, убедить, что я ничего не помню. Как моя подруга. Чтобы не сойти с ума… Она…Наши мужья умерли в один год, они вместе были в Чернобыле. Она замуж собирается, хочет забыть, прикрыть эту дверь. Дверь туда… За ним… Нет-нет, я её понимаю. Я знаю…. Надо выжить… У неё дети… Мы где-то побывали, где ещё никто не был, что-то такое видели, что никто не видел. Молчу-молчу, а однажды в поезде начала рассказывать незнакомым людям. Зачем? Одной страшно…

Он уехал в Чернобыль в мой день рождения… Гости ещё сидели за столом, перед ними извинился. Поцеловал. А машина уже ждала под окном. Девятнадцатого октября тысяча девятьсот восемьдесят шестого года. Мой день рождения… Он – монтажник, ездил по всему Советскому Союзу, а я его ждала. Так повелось годами. Мы жили, как живут влюблённые – прощались и встречались. А тогда… Страх овладел только нашими мамами, его мамой и моей, а у нас с ним страха не было. Теперь думаю: почему? Мы же знали, куда он едет? Ну, взять бы у соседского мальчика учебник физики за десятый класс и хотя бы его пролистать. Он там без шапки ходил. У других его ребят через год все волосы осыпались, а у него наоборот шевелюра погуще стала. Никого из них уже нет. Его бригада, семь человек, все умерли. Молодые… Один за одним… Первый умер через три года… Ну, думали: случайность. Судьба. За ним второй, третий, четвёртый… Теперь каждый стал ждать, когда он… Вот как они жили! Мой муж умер последним… Монтажники-верхолазы… Они отключали свет в выселенных деревнях, лазили по столбам. По мёртвым домам, улицам. Все время на высоте, наверху. Рост у него под два метра, вес – девяносто килограммов, – кто мог его такого убить? Страха у нас долго не было… (Неожиданно улыбается.)

Ах, какая я была счастливая! Вернулся… Я его увидела…В доме – праздник, всегда, когда он возвращался, был праздник. Ночная сорочка у меня есть длинная-длинная, красивая-красивая, я её надевала. Любила дорогое бельё, оно все у меня хорошее, но эта сорочка особенная. Праздничная. Для первого нашего дня… Ночи… Я все его тело знала, назубок, я все целовала. Мне, бывало, даже приснится сон, что я какая-то часть его тела, – так мы неразделимы. Без него очень скучала, мне физически без него было больно. Когда мы с ним расставались, я на какое-то время теряла ориентир – где я, на какой улице, какой час… Выпадала из времени… Он приехал сразу с лимфоузлами на шее, я их губами услышала, они небольшие, но я спросила: «Покажешься врачу?» Успокоил: «Пройдёт». – «Как там, в Чернобыле?» – «Обычная работа». Ни бравады, ни паники. Одно выпытала: «Там так же, как и здесь». В столовой, где их кормили, на первом этаже обслуживали рядовых – лапша, консервы, а на втором у начальства, военных генералов – фрукты, красное вино, минеральная вода. Чистые скатерти. У каждого – дозиметр. А им на всю бригаду ни одного не дали.