Пиранья. Жизнь длиннее смерти - Бушков Александр

Еще два вертолета замаячили было на горизонте – и тут же, отогнанные близкими разрывами ракет, повернули восвояси, напоследок и сами пустив полдюжины эрэсов, не причинивших особого урона. Мазур успел подумать, что морячков с «Ворошилова» следует поить водкой до посинения – прикрыли от доброй половины опасностей.

Увы, оставшаяся половина в виде пуль и разрывавшихся на безопасном отдалении гранат – пока что безопасном – заставляла с собой считаться… Мазур двумя пальцами вытянул из нагрудного кармана позаимствованную на базе боцманскую дудку и условными трелями дал команду половине своих отступить на второй рубеж обороны. И видел, что его приказ выполнили все до одного – пока что нет потерь, ах, как хорошо-то…

Над его головой, под самой крышей пакгауза разорвался снаряд, уши заложило, на голову и плечи посыпались вороха бетонной крошки. Выругавшись, Мазур сменил позицию.

«Саладин» ворвался в проход меж складскими зданиями, как чертик из коробочки, ворочал башней, выискивал цель…

И навстречу ему четким шагом, как на смотру, вышел майор Юсеф, вскидывая на правое плечо короткую толстую трубу шведского гранатомета, названного в честь, быть может, не самого воинственного, но самого прославленного в боях шведского короля…

У Мазура поневоле отвисла челюсть – майор шел навстречу надвигавшейся на него шестиколесной железной громаде открыто, в полный рост, словно был бессмертным и неуязвимым…

Пулемет броневика яростно замолотил в его направлении, пытаясь срезать. Фукнул гранатомет, и снаряд, пролетев всего-то метров пять, влепился прямехонько под башню.

Громыхнуло – ох, как громыхнуло… в буро-сером облаке разрыва, продернутом мгновенными огненными сполохами – боекомплект рванул, конечно – исчезли и броневик, и майор, и из этого марева вылетела сорванная взрывом башня, кувыркаясь медленно, грузно, нереально, полетела, снижаясь прямо на Мазура – и он застыл, понимая, что бежать некуда и укрыться негде…

Башня с погнутым пушечным стволом ухнула оземь чуть ли не в шаге от него, так что землю вокруг сотрясло тяжким ударом, и прошло несколько секунд, прежде чем Мазур осознал, что еще поживет на свете…

Когда дым от разрыва малость рассеялся, на месте броневика он увидел вздыбленные лохмотья железа, имевшие самое отдаленное сходство с прежним шестиколесным красавцем из шеффилдской стали, а там, где только что стоял майор, ничего не было. Вообще. Какие-то пятна, лохмотья…

Его рванули за плечо, и он сгоряча чуть не врезал в развороте короткой очередью – но это оказался незнакомый морпех в черном кителе с закатанными рукавами, в пропотевшей тельняшке, мокрый, как мышь, оскаленный. Заорал что-то неразличимое за окружающим грохотом, тыча рукой назад.

Мазур оглянулся. Все три грузовика стояли с неведомо откуда взявшимся покинутым, брошенным видом, и возле них никого не было. Мазур понял, что все благополучно кончилось, и геройствовать более нет нужды.

И дал команду своим. Они отступали к сходням короткими перебежками, огрызаясь меткими очередями, все до единого живехонькие, хотя кое-кто и царапнутый, стояла жара, палило солнце, и над головами у них выли, визжали снаряды – «Ворошилов» безостановочно гвоздил по берегу из обеих «соток» и четырех малокалиберных шестистволок, все меж пакгаузами заволокло разрывами, с басовитым свистом уходили за горизонт ракеты, чтобы ни одна винтокрылая сволочь и близко не совалась, и в этом отлаженном аду один за другим взбегали по сходням «морские дьяволы», а последним, как и полагалось командиру, покинул берег Мазур…

Отвалив от причала, «Ворошилов» пошел в открытое море на всех парах, какое-то время он еще палил из всех стволов, но потом перестал за ненадобностью…

Мазур стоял у борта, пытаясь отдышаться, выплюнуть из горла сухой комок, существовавший лишь в его воображении. Над покинутым берегом косо вставали многочисленные дымы, разгорались пожарища – комендоры эсминца постарались на совесть – и дымы тянулись в вышину в полном соответствии с полузабытой песней, вот-вот должны были заслонить солнце.

И в сердце у Мазура сидела тоскливая, колючая боль. Он за короткое время потерял слишком много – и не только он. Он делал все правильно, впервые в жизни провел несколько головоломных операций без малейших потерь. Но, по большому счету, могучая и грозная военная машина, сознательным и усердным винтиком которой он был, все же осталась в проигрыше. Они ушли из Могадашо, они, очень похоже, потеряли Эль-Бахлак – пинок по самолюбию и профессиональной чести, нешуточный удар по стратегическим интересам державы… Самому Мазуру не в чем было себя упрекнуть, но он со всем своим геройством и удачей оказался в шеренгах позорно отступавших когорт. Когорты Рима, императорского Рима отступали вопреки бодрой песне от экзотических горизонтов, и все усилия пропали даром, и погибла Лейла, и глубоко в его душе поселилась угрюмая, грязная тайна, с которой предстояло обитать бок о бок всю оставшуюся жизнь…

И он отвернулся от черных косых дымов, пятнавших лазурное небо, вычеркивая из памяти и эту страну, и все происшедшее.

…Никто не получил наград, хотя им и обещали – кому-то высокопоставленному пришло в голову, что в сложившейся ситуации награждать вроде бы и не за что. Мазур стал единственным исключением. Красную Звезду ему таки вручили – товарищ Хоменко, как оказалось, слов на ветер не бросал и, вернувшись в Союз, продавил по своим каналам наградной лист.

Что тут поделать? Не выбросить же. Пришлось привинтить по всем правилам, рядом с уже имевшейся…

Красноярск, сентябрь

2003