След тигра - Воронин Андрей

Нас оттеснили к болоту. Один из наших наемников залег в кустах у тропы и сдерживал их, пока мы не дошли до поворота и не скрылись за тем островком. Не знаю, что с ним стало, больше мы его не видели. Надеюсь, он умер быстро, не мучаясь.

Здесь, на этой стороне болота, мы оказались в относительной безопасности. Тропа через трясину всего одна, и вы сами видели, что с нашего берега она простреливается почти на всю свою длину. Сложилась ситуация, которую шахматисты называют патовой: мы не могли вернуться, а они не могли нас атаковать, потому что им пришлось бы идти друг за другом, будучи у нас как на ладони, и притом так долго, что даже ребенок, впервые взявший в руки винтовку, успел бы перестрелять их всех до единого. Правда, в середине ноября болото замерзло, а спустя неделю по его поверхности можно было гулять, как по Каланчевской площади, но к тому времени браконьеры ушли — очевидно, решили, что с нас довольно.

Нас осталось всего трое, и только здесь, когда мы все немного отдышались, выяснилось, что наш третий товарищ, последний из шестерых «рабочих», ранен в ногу. Рана была пустяковая, пуля прошла навылет через левую икру, и он почти не хромал. Однако мы опасались инфекции и, как выяснилось немного позже, не без оснований.

Мы провели у края болота неделю. Когда стало ясно, что противник не намерен форсировать водную преграду, встал вопрос о каком-нибудь пристанище. По ночам было уже по-настоящему холодно, да и погода портилась буквально на глазах. Браконьеры не давали о себе знать, сколько мы ни наблюдали за островком, где, как вы помните, тропа делает поворот, там ни разу никто не появился.

«Людоеда боятся», — со смехом сказал Андрей Николаевич, имея в виду рассказанную проводником легенду. Сам он по-прежнему ничего не боялся и во всеуслышание грозился, как только болото замерзнет, пересечь его по льду, а затем выследить своих обидчиков по одному и перебить, как бешеных собак.

Мы отправились на поиски какой-нибудь пещеры или ямы в земле, где можно было бы пересидеть зиму, поскольку казалось очевидным, что до наступления холодов построить что-либо, хотя бы отдаленно напоминающее дом, нам попросту не удастся. Положение усугублялось тем, что наш раненый чувствовал себя все хуже и хуже. Он долго скрывал свое плачевное состояние, самостоятельно делал перевязки, находил какие-то травки, прикладывал их к ране, но тщетно — началась лихорадка, рана воспалилась, и мы поняли, что спасти его может только чудо. Надежда была только на внутренние резервы его молодого, крепкого организма, и казалось, что он сумеет одолеть инфекцию.

Нам повезло наткнуться на пустующее зимовье, построенное в этих местах какими-то людьми, не оставившими никакой памяти, кроме этой приземистой бревенчатой избушки, крытой заметно подгнившим тесом. Через три дня после тою, как мы обосновались в зимовье, выпал первый снег, а через неделю, чтобы выйти наружу, нам приходилось подолгу орудовать чем попало, прокапываясь через толщу сугроба.

Это было самое трудное время. Вся дичь куда-то ушла, будто сговорилась. Однажды мне повезло подстрелить сойку, а три дня спустя Андрей Николаевич добыл полумертвую от истощения лису. Она была отвратительна на вкус, но мы съели ее без остатка и даже пытались сварить бульон из шкуры, но его пришлось вылить, потому что… В общем, если хотите, сами попробуйте, но я вам не советую.

Раненому делалось все хуже. Силы покидали его, и вскоре стало очевидно, что у него гангрена. Андрей Николаевич заявил, что необходима срочная ампутация. «Мы с вами зоологи, коллега, — сказал он мне, странно улыбаясь, — и сумеем справиться с этой операцией. В противном случае он умрет, сгниет заживо у нас на глазах». Мне нечего было возразить. Я согласился.

За этот год я многое повидал, но та операция… Мы крепко привязали беднягу к скамье и прокипятили самый большой и острый из наших ножей — такой, знаете, широкий, охотничий, с… с зазубринками на спинке, чтобы… вы понимаете, чтобы пилить. Ни о какой анестезии, разумеется, не могло быть и речи, и Андрей Николаевич начал резать по живому, сунув несчастному парню в рот какую-то грязную тряпку, чтобы тот не сломал себе зубы. Господи, как он кричал! Бессмысленное и яростное мычание быка, заживо раздираемого на части хищниками, — вот что это напоминало… Я ассистировал — то есть просто стоял и смотрел, борясь с обмороком, пока Андрей Николаевич не начал пилить кость этими самыми зазубринами на спинке ножа. Услышав этот скрежет, я не выдержал и как был, без верхней одежды, выскочил на мороз. Заглушённые кляпом вопли несчастного пациента неслись мне вслед — он был чертовски силен и никак не хотел терять сознание, хотя для него это было бы благом. Это сдавленное, полное адской муки мычание гнало меня прочь через сугробы, пока вокруг не стало совсем тихо.