Убрать слепого - Воронин Андрей

В помещении имелось пять или шесть рядов замызганных кресел с откидными фанерными сиденьями, накрытый пыльным блекло-красным сукном стол, два зарешеченных, давно не мытых окна и несколько наводивших смертельную тоску планшетов с наглядной агитацией. Позади стола стояло несколько полумягких стульев, а за ними возвышалась полированная деревянная тумба, на которой когда-то красовался бюст вождя, а теперь погибал от обезвоживания пыльный кустик какого-то комнатного растения в непомерно большом неглазурованном керамическом горшке, покрытом грязью и белыми пятнами проступивших минеральных солей. Светлые ножки кресел были исчерчены черными полосами, оставленными рантами милицейских сапог и ботинок всевозможных подневольных слушателей произносимых здесь речей. Для удобства ораторов в зале имелась также переносная настольная трибуна с укрепленной на передней части кособокой чеканкой. Чеканка, являлась единственным местом в этом душном помещении, на котором отдыхал взгляд: она изображала российский герб. Двуглавый орел – птица довольно необычная, а здесь он выглядел как явная жертва не то постчернобыльской мутации, не то попросту пьяного зачатия. Шеи у него были различной длины, глаза глядели с пьяным недоумением, а из полуоткрытых попугаячьих клювов натуралистично свешивались похожие на жирных дождевых червей языки. В целом гордая птица выглядела так, словно по ней несколько раз прошелся асфальтовый каток.

Вся эта роскошь располагалась в отделении милиции, куда Сорокин пообещал доставить всех диггеров, которых его людям удастся отловить за остаток ночи и утро. Илларион ждал, примостившись на краешке стола и покачивая в воздухе обутой в начищенный до блеска американский армейский ботинок ногой. Одет он был в полевой офицерский камуфляж и старую пилотскую кожаную куртку, из кармана которой кокетливо выглядывала рукоять бельгийского револьвера. Мощный туристский фонарь он держал в руке, с легким нетерпением постукивая им по колену.

Наконец, в коридоре заговорили, зашаркали ногами, дверь распахнулась, и возникший на пороге Сорокин пропустил в помещение десятка полтора молодых людей в возрасте от пятнадцати до тридцати пяти лет. Ребята были как ребята: некоторые были одеты как хиппи благословенных шестидесятых, основная же масса выглядела вполне добропорядочно.

На всех без исключения лицах была написана покорная скука – видимо, им не впервой было посещать это или ему подобные помещения, где им регулярно скармливали ценную информацию о пагубности прогулок по заброшенным линиям подземных городских коммуникаций.

– Это все? – спросил Илларион у Сорокина.

– Пока все, – ответил тот. – Остальные, наверное, уже барахтаются в своей канализации.

– Всех не переловите! – задорно выкрикнул мальчишка лет семнадцати. На его выходку ответили вялым смешком, похоже, она была чем-то вроде доброй традиции. По крайней мере, Сорокин на нее не прореагировал вообще. Пройдя к столу и дождавшись, пока все рассядутся, он откашлялся и сказал:

– Товарищи…

– А мы вовсе не товарищи, – сказал кто-то. – Насчет товарищей – это к Зюганову.

Сорокин, не поморщившись, переждал поднявшуюся в зале волну оживления и начал сначала.

– Господа, – сказал он, но его снова прервали.

– Да какие уж мы господа, в околотке-то, – сказал все тот же насмешливый голос. Илларион заметил, что он принадлежит бородатому парню лет двадцати трех.

– Вот что, полковник, – сказал Забродов, – ты иди. Мы тут как-нибудь сами разберемся с терминологией.

– Только долго не митингуйте, – с видимым облегчением согласился Сорокин. – Ребята просили закруглиться до десяти, тут алкашам лекцию читать будут.

– Давай, давай, – сказал Забродов, и Сорокин исчез, не скрывая радости.

– А про что лекция? – спросил бородатый. – Если про инфекционные заболевания, которые гнездятся в канализации, то нам неделю назад рассказывали.

– Да нет, – ответил Илларион, – по части холеры я не спец. В вашей канализации водятся микробы нестрашнее.

– Что касается бомжей, – подал голос плечистый парень лет тридцати с голым, как колено, черепом, – то мы уже сто раз говорили: в этом мы родной ментовке не помощники. Это же несчастные люди, оставьте вы их, наконец, в покое.

– Ваше утверждение сомнительно, – вежливо сказал Забродов, – но его мы обсуждать не будем, поскольку бомжи меня тоже совершенно не интересуют. Кроме того, я вовсе не милиционер.