Абсолютное зло - Мазин Александр

«Умелец» запустил двигатель, и Онищенко с удовольствием уселся за руль роскошной машины. Приятный контраст с «Нивой», которую опер перепоручил Павлову.

У дверей родной конторы Онищенко столкнулся с полковником. Сам с неодобрением поглядел на «мерседес».

– Часто машины меняешь, Онищенко,– буркнул он.

– Да она в розыске,– отбрехался опер и собрался обогнуть начальника по кривой, но не вышло.

– Ты у нас по психам спец,– поджав губы, произнес полковник.– Там в обезьяннике двое ненормальных сидят, иди, разберись.

– А что, дежурного у нас нет? – не сдержался Онищенко.

– Иди и разберись! – с нажимом произнес Сам и удалился.

Онищенко сплюнул и пошел разбираться.

Дежурный его приходу обрадовался:

– Ефимыч! Ты глянь! Ну чистая обезьяна! И разговаривать, подлец, не желает, только дразнится!

Онищенко подошел к решетке. Небритый взлохмаченный мужик, полуголый и страшно возбужденный. На морде – следы «сопротивления задержанию». Увидев Онищенко, мужик замычал, загримасничал, замахал руками.

– Во! – сказал дежурный.– Опять! Врезать ему раза!

Опер поглядел на задержанного с минуту.

– За что его? – спросил он.

Дежурный глянул:

– «Нарушал общественный порядок, нецензурно оскорблял граждан и работников милиции…» Ну, как обычно, Ефимыч! Может, в дурку его?

– Задержал кто?

– Сержанты Гусев и Мамашкин.

– Вызови-ка их сюда.

Гусев и Мамашкин, труженики ППС, явились пред ясны очи Онищенко через пять минут.

– Ваш? – Онищенко кивнул на полуголого.

– Ага! – дружно подтвердили сержанты.

– Значит, выражался нецензурно?

– И оказал сопротивление! – подтвердил на этот раз один Мамашкин.– Во! Руку мне поцарапал! – Сержант продемонстрировал свежую царапину.

– А скажи мне, Мамашкин,– Онищенко прищурился.– Понимаешь ли ты язык жестов?

– Это пальцовку, что ли? – настороженно спросил сержант.

Онищенко покачал головой:

– Не совсем. А скажи мне, сержант Мамашкин, как именно выражался задержанный?

– Ну, кричал, это, по матери, по-всякому… – сержант выдал десяток слов из тех, что по телевизору говорят редко.

– А знаешь, Мамашкин, может, тебе из ментов в доктора податься?

– Что я, дурной? – удивился Мамашкин.– За тысячу рублей вкалывать? – И тут сообразил некий подвох.– А чего это мне в доктора?

– А того, Мамашкин, что, если задержанный ваш у тебя кричал, пусть даже нецензурно, то тебе, Мамашкин, прямая дорога в великие доктора, потому что задержанный ваш, насколько я понимаю, глухонемой, скорее всего, от рождения. Так? – Он повернулся к полуголому, приблизил к нему лицо и проговорил, отчетливо артикулируя губами: – Ты глухонемой, верно?

Задержанный часто и обрадованно закивал.

– Ухари! – буркнул Онищенко.– Где у вас второй псих, показывайте.

– Не псих, псишка,– сказал сконфуженный дежурный.– Я ее там, в комнатке посадил. Она спокойная.

Дежурный открыл дверь, Онищенко заглянул…

В уголке на стуле тихонько сидела Даша Герасимова.

Глава четырнадцатая

– Класс! – сказал Юра.– Вы теперь со Светкой почти соседи!

– Меня завтра выпишут,– застенчиво проговорила Даша.

На ней была свободная пижама из серого шелка, волосы аккуратно заплетены. Даша выглядела чистой, тихой и домашней. Какой-то незнакомой.

– С тобой долго возились?

– Доктор сказал: для специалиста работы – на пятнадцать минут.

– А сама ты – как? – спросил Юра.

Он пристроился на ковре у ее ног. Мимоходом поймал на лету комара, убил. Интересно, как они ухитряются проскакивать через кондиционер?

– Я? – Даша потерла переносицу.– Да нормально.

– Но ты помнишь, что с тобой было?

– Представь, помню. Но – как будто давно-давно было. Может, это от лекарств?

– Может быть. Я тебе соку принес. И черешни. Хочешь?

– Если с тобой – хочу.

– Я схожу, помою…

Юра забрал черешню, сходил в ванную.

– А у тебя там – джакузи. Ты знаешь?

– Ага. Это лучшая палата. Мы же спонсоры. Скажи, а их поймали?

– Кого?

– Николая. И этого, маленького?

– Какого маленького?

– Мелкий такой пацанчик, на крысу похож. А уши – как у обезьяны.

– Кошатник! – воскликнул Юра.– А он тебе что сделал?

– Он меня отпустил…

Священник отец Александр показался Юре слишком молодым для священника. А лицо у отца Александра было доброе, интеллигентное, такое пристало скорее какому-нибудь преподавателю литературы, чем духовному пастырю подобного Центра.