Тихий американец - Грин Грэм

– Мне всегда хотелось иметь кучу детей, – говорил он. – Что может быть лучше большой семьи? Большая семья укрепляет брак. Да и для детей это полезно. Я рос единственным ребенком. Это большой минус – быть единственным ребенком.

Я еще никогда не видел его таким разговорчивым.

– Сколько лет вашему папе? – алчно спросила мисс Хей.

– Шестьдесят девять.

– Старики так любят внуков. Очень жаль, что у моей сестры нет родителей, которые порадовались бы на ее детей, – если на ее долю все-таки выпадет такое счастье… – И она посмотрела на меня искоса и со злобой.

– Но у вас ведь тоже нет родителей, – вставил Пайл, по-моему, немножко некстати.

– Наш отец был из очень хорошей семьи. Он был мандарином в Гуэ.

– Я заказал ужин на всех, – сообщил я.

– Не рассчитывайте на меня, – возразила мисс Хей. – Мне надо вернуться к друзьям. Я хотела бы снова встретиться с мсье Пайлом. Может быть, вы это устроите?

– Когда вернусь с Севера, – пообещал я.

– А вы едете на Север?

– Мне, пожалуй, пора поглядеть на войну.

– Но ведь все журналисты оттуда вернулись, – заметил Пайл.

– Самое подходящее для меня время. Не нужно будет встречаться с Гренджером.

– Если мсье Фулэр уедет, надеюсь, вы не откажетесь пообедать со мной и с сестрой. – Она добавила с мрачноватой вежливостью: – Чтобы она не скучала.

Когда мисс Хей ушла, Пайл сказал:

– Какая милая, культурная женщина. И так хорошо говорит по-английски.

– Объясни ему, что сестра служила в конторе в Сингапуре, – с гордостью сказала Фуонг.

– Вот оно что! В какой конторе?

– Импорт, экспорт, – перевел я слова Фуонг. – Она умеет стенографировать.

– Жаль, что у нас в экономической миссии мало таких, как она.

– Я с ней поговорю, – сказала Фуонг. – Она, наверно, захочет работать у американцев.

После ужина они снова пошли танцевать. Я тоже танцевал плохо, но Пайл этого не стеснялся, – а может, и я перестал стесняться, влюбившись в Фуонг. Ведь и до того памятного вечера, когда мисс Хей дурно себя почувствовала, я не раз танцевал с Фуонг в «Гран монд», хотя бы для того, чтобы с ней поговорить. Пайл не пользовался этой возможностью; с каждым новым кругом он только вел себя чуть менее церемонно и держал Фуонг не так далеко, как прежде; однако оба они молчали. Глядя на ее ноги, такие легкие и точные, на то, с каким умением она управляла его неуклюжими па, я вдруг снова почувствовал, что в нее влюблен. Мне трудно было поверить, что через час-другой она вернется в мою неприглядную комнату с общей уборной и старухами, вечно сидящими на площадке.

Лучше бы я никогда не слышал о Фат-Дьеме, о том единственном месте на Севере, куда моя дружба с одним из французских морских офицеров позволяла мне проникнуть безнаказанно и без спроса. Зачем мне было туда стремиться – за газетной сенсацией? Во всяком случае, не в эти дни, когда весь мир хотел читать только о войне в Корее. Затем, чтобы умереть? Но зачем мне было умирать, если каждую ночь рядом со мной спала Фуонг? Однако я знал, что меня туда влечет. С самого детства я не верил в незыблемость этого мира, хоть и жаждал ее всей душой. Я боялся потерять счастье. Через месяц, через год Фуонг меня оставит. Если не через год, то через три. Только смерть не сулила никаких перемен. Потеряв жизнь, я никогда уже больше ничего не потеряю. Я завидовал тем, кто верит в бога, но не доверял им. Я знал, что они поддерживают свой дух басней о неизменном и вечном. Смерть куда надежнее бога, и с ее приходом уйдет повседневная угроза, что умрет любовь. Надо мной больше не будет висеть кошмар грядущей скуки и безразличия. Я никогда не смог бы стать миротворцем. Порой убить человека

– значит оказать ему услугу. Вы спросите – как же можно, ведь в писанин сказано: возлюбите врага своего? Значит, мы бережем друзей своих для страданий и одиночества.

– Простите, что я увел от вас мисс Фуонг, – услышал я голос Пайла.

– Я ведь плохо танцую, но люблю смотреть, как танцует она.

О ней всегда говорили в третьем лице, будто ее при этом не было. Порой она казалась незримой, как душевный покой.

Начался эстрадный концерт. Выступали певец, жонглер и комик – он говорил непристойности. Посмотрев на Пайла, я заметил, что он не понимает жаргона, на котором тот говорит. Пайл улыбался, когда улыбалась Фуонг, и смущенно смеялся, когда смеялся я.

– Любопытно, где сейчас Гренджер, – сказал я, и Пайл посмотрел на меня с укором.

Потом показали гвоздь программы: труппу переодетых женщинами комедиантов. Многих из них я встречал днем на улице Катина – они прогуливались в старых штанах и свитерах, с небритыми подбородками, покачивая бедрами. Сейчас в открытых вечерних туалетах, с фальшивыми драгоценностями, накладной грудью и хрипловатыми голосами они казались нисколько не более отталкивающими, чем большинство европейских женщин в Сайгоне. Компания молодых летчиков громко выражала им свое одобрение, а те отвечали им обольстительными улыбками. Я был поражен неожиданной яростью Пайла.