Тихий американец - Грин Грэм

Aimer a loisir Aimer et mourir Au payx qui te ressembler.

[Любить в тиши.

Любить и умереть В стране, похожей на тебя (фр.)]

Там, у набережной, спали корабли, «dont l'humeur est vagabonde» ⁴. Я подумал, что если вдохнуть запах ее кожи, то к нему будет примешиваться легкий аромат опиума, а ее золотистый оттенок похож на огонек светильника. Лотосы на ее одежде цветут вдоль каналов на Севере, и сама Фуонг здешняя, как травы, которые здесь растут, а я никогда не стремился к себе на родину.

– Хотел бы я быть Пайлом, – произнес я вслух, но боль уже притупилась и стала терпимой; опиум сделал свое дело. Кто-то постучал в дверь.

– Вот и Пайл! – воскликнула она.

– Нет. Это не его стук.

Кто-то снова постучал, уже с нетерпением. Она быстро встала, задев желтое дерево, и оно снова осыпало своими лепестками мою машинку. Дверь отворилась.

– Мсье Фулэр, – резко позвал чей-то голос.

– Да, я Фаулер, – отозвался я, и не подумав встать из-за какого-то полицейского: даже не поднимая головы, я мог видеть его короткие штаны защитного цвета.

Он объяснил на почти непонятном французском наречии, на котором говорят во Вьетнаме, что меня ждут в охранке – немедленно, тотчас же, сию минуту.

– Во французской охранке или вашей?

– Во французской. – В его устах это прозвучало «Франсунг».

– Зачем?

Он не знал: ему приказали меня доставить, вот и все.

– Toi aussi ⁵, – сказал он Фуонг.

– Говорите «вы», когда разговариваете с дамой, – сказал я ему. – Откуда известно, что она здесь?

Он только повторил, что таков приказ.

– Я приду утром.

– Sur le chung ⁶, – произнес этот подтянутый, упрямый человечек.

Спорить было бесполезно – поэтому я встал, надел ботинки и галстук. В здешних краях последнее слово всегда остается за полицией: она может аннулировать ваш пропуск, запретить посещение пресс-конференций и, наконец, если захочет, отказать вам в разрешении на выезд. Все это были законные меры, но законность не так уж соблюдалась в стране, где идет война. Я знал человека, у которого внезапно самым непонятным образом пропал повар, – следы его вели в местную охранку, однако полицейские заверили моего знакомого, будто повар был допрошен и отпущен на все четыре стороны. Семья так больше никогда его и не видела. Может, он ушел к коммунистам или завербовался в одну из наемных армий, которые расплодились вокруг Сайгона – армию хоа-хао, каодаистов или генерала Тхе. Может, он и сейчас сидит во французской тюрьме; может, ведет беспечальную жизнь в китайском предместье – Шолоне, торгуя девочками. А может, он умер от разрыва сердца во время допроса.

– Пешком я не пойду, – сказал я. – Вам придется нанять рикшу. – Человек обязан сохранять достоинство.

Поэтому я отказался от сигареты, предложенной мне офицером французской охранки. После трех трубок рассудок у меня был ясный, – я без труда мог принимать такого рода решения, не теряя из виду главного: чего они от меня хотят? Я встречался с Виго несколько раз на приемах; он запомнился мне тем, что был, казалось, несуразно влюблен в свою жену, вульгарную, лживую блондинку, которая не обращала на него никакого внимания, Теперь, в два часа ночи, он сидел в духоте и папиросном дыму, усталый, мрачный, с зеленым козырьком над глазами и томиком Паскаля на столе, чтобы скоротать время. Когда я запретил ему допрашивать Фуонг без меня, он сразу же уступил со вздохом, в котором чувствовалось, как он устал от Сайгона, от жары, а может, и от жизни.

Он сказал по-английски:

– Мне очень жаль, что я был вынужден просить вас прийти.

– Меня не просили, мне приказали.

– Ах, уж эти мне туземные полицейские, ничего они не понимают. – Глаза его были прикованы к раскрытому томику «Мыслей» Паскаля, будто он и в самом деле был погружен в эти печальные размышления. – Я хочу задать вам несколько вопросов. Относительно Пайла.

– Лучше бы вы задали эти вопросы ему самому.

Он обернулся к Фуонг и резко спросил ее по-французски:

– Сколько времени вы жили с мсье Пайлом?

– Месяц… Не знаю… – ответила она.

– Сколько он вам платил?

– Вы не имеете права задавать ей такие вопросы, – сказал я. – Она не продается.

– Она ведь жила и с вами? – спросил он внезапно. – Два года.

– Я – корреспондент, которому положено сообщать о вашей войне, когда вы даете нам эту возможность. Не требуйте, чтобы я поставлял материалы и для вашей скандальной хроники.

– Что вы знаете о Пайле? Пожалуйста, отвечайте на вопросы, мсье Фаулер. Поверьте, мне не хочется их задавать. Но дело нешуточное. Совсем нешуточное.