Возвращение с того света - Воронин Андрей

Не хватало еще на старости лет в сектанты податься… «С Аркадием, что ли, поговорить, – подумал он вдруг. – И ему на дежурстве веселее, и я время скоротаю. Заодно и обрадую хорошего человека – уговорил, мол, веди, чего там… Только что же это хороший человек мне сегодня так старательно лапшу на уши вешал?»

Он неторопливо двинулся вдоль здания, направляясь к флигелю, черневшему в кустах уже начавшей зеленеть сирени, где размещался морг. Из-за флигеля торчала длинная труба котельной, из которой вился легкий дымок – ночи были еще очень прохладными.

«А ведь спит, наверное, друг Аркадий, – подумал Слепой. – Дрыхнет без задних ног после своих приключений, какими бы они ни были. Намаялся за день и спит, а я лезу со своими разговорами. Ничего, – решил он, – если спит, будить не стану, повернусь и уйду».

В кустах справа вдруг кто-то заорал дурным, нечеловеческим голосом. Кто-то завозился там с треском и хрустом, а потом из кустов бомбой вылетел незнакомый Глебу дымчато-серый кот и, задрав пушистый, толстый, как полено, хвост, стремительно пересек дорожку и исчез в кустах сирени, окружавших морг. Следом за ним из кустов неторопливо вышел облезлый черный котище по кличке Бармалей. Это было не имя, а кличка, как у уголовника, потому что был Бармалей прирожденным бандитом, вором, разорителем гнезд и драчуном, раз и навсегда присвоившим себе право единолично царствовать в больничном дворе. Кроме того, насколько мог заметить Глеб, Бармалей отличался безобразной половой распущенностью, свойственной, по слухам, представителям уголовного мира. С соперниками, посягавшими на неприкосновенность его территории и его гарема, Бармалей расправлялся не хуже любого пахана.

Черный разбойник некоторое время постоял посреди дорожки в напряженной позе, глядя туда, где скрылся посрамленный противник, а потом совершенно по-человечески выплюнул клок пушистой дымчатой шерсти, плюхнулся на пятую точку, задрал ногу, как гимнаст, выполняющий упражнение на коне, и принялся увлеченно вылизывать свое драгоценное хозяйство, не обращая на Глеба ни малейшего внимания, словно того здесь и вовсе не было.

– Хамло ты, Бармалей, – сказал ему Слепой и двинулся дальше, обогнув кота, который так и не удостоил его взглядом.

Свернув за угол морга, он остановился, а потом и попятился, полностью уйдя в тень, и оттуда стал с растущим удивлением наблюдать за происходящим.

Друг Аркадий не спал… Напротив, забыв о своем пищевом отравлении, он трудился в поте лица, старательно ковыряя лопатой землю возле кучи угля, наваленной у стены котельной. Куски угля то и дело лязгали о металл, и тогда до Глеба долетали приглушенные, сдавленные ругательства.

Сначала он хотел предложить сменщику свою помощь, решив, что тот просто выбирает уголь покрупнее, но потом заметил, что помощник у Аркадия уже есть. Нескладный и тощий, похожий на какую-то невероятно сложную удочку, сконструированную шизофреником в приливе творческой активности, маялся поодаль долговязый жердяй по имени Жорик, местный дурачок и, как понял Глеб, едва ли не самый ревностный прихожанин церкви Вселенской Любви. У ног Жорика стояла здоровенная картонная коробка, похоже, от цветного телевизора первого поколения, туго чем-то набитая и не менее туго перевязанная бельевой веревкой. «Первые христиане хоронят святые дары», – пришла на ум абсолютно бессмысленная фраза, не лишенная, впрочем, какой-то глубинной, ассоциативной правдивости. Эти ночные раскопки явно были связаны с делами секты, о которых Слепой ничего не знал и знать не хотел.

Он уже собирался повернуться и уйти, но передумал и решил досмотреть до конца.

Теперь, когда курить было наверняка нельзя, ему вдруг до смерти захотелось сделать хоть одну затяжку. Организм ныл и канючил, требуя своего, и Глеб про себя посоветовал ему заткнуться и использовать внутренние резервы – на легких их должно было накопиться предостаточно. Организм внял и заткнулся, и Глеб стал смотреть, вовсю используя свое кошачье зрение.

Аркадий и Жорик, часто сменяя друг друга, копали еще минут двадцать, пока не зарылись в землю по самые брови. Аркадий часто останавливался, чтобы передохнуть, хватаясь при этом за левый бок, и Слепой окончательно убедился в том, о чем догадался сразу: никаким пищевым отравлением здесь и не пахло, а пахло здесь, как минимум, сильным ушибом, а то и ножевым ранением. Сопоставив эту травму с бледностью Аркадия, его бестолковым и ничем не спровоцированным враньем, а также имевшим место в данный момент тайным захоронением картонного ящика, некогда содержавшего в себе телевизор цветного изображения «Рубин» стоимостью семьсот с небольшим советских рублей, Глеб пришел к выводу, что хоронят скорее всего все-таки не телевизор, пусть и очень старый, а того, кто так ловко саданул чем-то Аркадию под ребра, что тот до сих пор не может разогнуться.