Из любви к искусству - Гарин Максим

Перельман закрыл дверцу тумбы и потянул на себя выдвижной ящик. Вонь ударила в нос, как боксерская перчатка. На дне ящика, распластанная на светлой фанере распоротым брюхом кверху, лежала огромная полуразложившаяся крыса. Грязно-бурая жесткая шерсть слиплась и вылезла клочьями, оранжевые зубы торчали наружу в мучительном оскале, а на груди у дохлого грызуна лежал грязноватый клочок бумаги, на котором кто-то синим фломастером изобразил звезду Давида.

Борясь с тошнотой, Перельман быстро задвинул ящик. Ему хотелось вскочить, отшвырнув стул, ударить обоими кулаками по столу и бешено, надсаживая горло, заорать: «Кто?!». А потом хватать этих юных мерзавцев за шиворот и трясти – каждого, всех по очереди, так, чтобы их тупые головы мотались из стороны в сторону, лязгая зубами, – до тех пор, пока виновный не будет установлен.

Он до хруста стиснул зубы и начал считать про себя в обратном порядке, начиная со ста. На счете «семьдесят три» он почувствовал, что начинает понемногу успокаиваться, и тут же вспомнил, что, направляясь сюда из учительской, столкнулся в коридоре с двумя бритоголовыми из десятого "А" – Скороходовым и Сусловым. Они, как всегда, поздоровались с ним с издевательской вежливостью, и он, как всегда, ответил им спокойным и ровным тоном, и только сейчас до него дошло, что этой парочке было совершенно нечего делать здесь в это время – десятый "А" занимался в первую смену…

Он снова открыл ящик стола, прихватил дохлятину так и не прочитанной газетой, стараясь при этом сохранять невозмутимое выражение лица, обернул эту дрянь со всех сторон, чтобы никто из учеников, а особенно учениц, не заметил, что там, внутри, и не поднял крик, задвинул ящик локтем, встал и, пробормотав: «Я сейчас вернусь», торопливо вышел из класса.

Домой он отправился пешком. Это было не близко, но погода стояла не по-осеннему теплая, а ему просто необходимо было проветриться. Желудок его все еще бунтовал, перед глазами периодически всплывало отвратительное видение полуразложившейся крысиной тушки (ничего себе тушка – килограмма полтора!), а одежда, казалось, насквозь пропиталась тошнотворной трупной вонью. Вот тебе и субботний вечерок – единственный по-настоящему свободный и беззаботный вечер за всю неделю!

Утраченную беззаботность необходимо было вернуть, и для этого существовало проверенное веками народное средство. Перельман зашел в гастроном, тщательно осмотрелся, проверяя, не вертится ли поблизости кто-нибудь из учеников, и купил бутылку водки. Это незапланированное приобретение пробило в его скудном бюджете колоссальную дыру, но Перельман чувствовал, что без водки ему сегодня не обойтись. В конце концов, ему просто хотелось выпить, и он, черт подери, имел на это полное право!

Придя к такому выводу, он переместился к мясному отделу и раскошелился на килограмм ветчины. Какого черта?! Что он, не человек? Эти сопляки, родители которых спекулируют на рынке, каждый день жрут что хотят и курят «Мальборо», а он вынужден терпеть их оскорбления и на голодный желудок проповедовать им высокие принципы! Черт с ними, с деньгами, потом как-нибудь выкрутимся…

В киоске на углу он купил пачку «Парламента» – гулять так гулять! Торопливо разорвал целлофановую обертку, откинул тугую картонную крышечку, выдернул прокладку из фольги, вытянул сигарету и закурил. Сигарета показалась ему совсем слабой, не то что родная «балканка», но она, по крайней мере, не воняла сушеным навозом. И все, сказал он себе. Ни слова о школе до самого понедельника. Пропади она пропадом, эта школа!

До дома он добрался, когда уже начало темнеть. Отвыкшие от таких нагрузок ноги приятно гудели, полупустой портфель оттягивал руку, но эта тяжесть тоже была приятной, поскольку лежали в портфеле не тетрадки, а бутылка водки и килограмм ветчины. Черт, про тетрадки-то я и не подумал, вспомнил Перельман. Самостоятельные работы нужно было бы проверить… А впрочем, я и так знаю, кто из них на что способен, с точностью до плюс-минус одного балла в каждом конкретном случае. И потом, мы ведь решили, что не будем думать о школе. Вот и не надо. Плевать.

Он с усилием потянул на себя тяжелую, сплошь стеклянную дверь подъезда. В почтовом ящике что-то белело. «Опять подметное письмо», – подумал Михаил Александрович. Придерживая портфель, он позвенел ключами, выбрал нужный и отпер ящик. Внутри, вопреки его ожиданиям, оказалась не анонимка, а большой белый конверт с красно-синим бордюром авиапочты. Он глянул на обратный адрес: Хайфа, Израиль… Опять они за свое…