Цирк кошмаров - Неволина Екатерина

– Надо с-шпешить, – Квазимодо завозился в своем кресле.

Олег, опомнившись, отпрянул от отца и, вернувшись к компьютеру, быстро – так, что Алиса не могла за ним уследить, защелкал клавишами.

– Все отлично. Путь намечен и расчищен, – объявил он через некоторое время. – Идем дальше.

– Можно, я все-таки пойду сама? – спросила Алиса, отчаянно смущаясь.

– Тебе не нравится, как я тебя несу? – Олег посмотрел на нее, и на щеках девушки тут же вспыхнул румянец.

– Нравится… То есть… – она уставилась в пол.

– Олег, пожалуйста, оставь Алису в покое, – попросил Волков-старший. – Не забывай, наша первоочередная задача – выбраться отсюда.

– И выбрались бы. Мне не тяжело, – заявил Олег, но тут же спохватился, покосившись на девушку. – Но если она хочет пешком, пусть идет.

И отвернулся, демонстрируя, что ей же от этого и будет хуже.

Алиса спорить не стала, как и комментировать то, что Олег вдруг заговорил о ней в третьем лице. Уж лучше так, чем мучиться от неловкости и странного наслаждения.

А еще таким образом он не заметит ее волнения и дрожи пальцев. А если и заметит, то примет за проявление общей слабости. «Ну вот, и от садиста-профессора бывает толк», – подумала Алиса, немного приободрившись.

– Почти дошли! – Олег улыбнулся как можно беспечнее.

Они преодолели уже половину дороги и находились в большом приемном зале, совершенно пустынном в глухой предутренний час. Но оставалось еще самое сложное – пройти мимо охраны, не дав поднять тревогу.

Волков оглядел свою маленькую группу. Алиса брела, все время спотыкаясь, и выглядела в целом неважно. И все равно, заметим, предпочла идти сама, не захотела, чтобы он нес ее на руках. Олег поспешно перевел взгляд на отца. Тот тоже держался из последних сил. Один санитар, кативший каталку с Квазимодо, выглядел бодрым и абсолютно непробиваемым. Да, жалкая, прямо скажем, армия. Остается надеяться, что их группе удастся избежать непосредственных стычек с противником.

Все меры предосторожности Олег предпринял. Камеры были закольцованы и показывали сейчас пустые коридоры. Значит, бояться нужно в первую очередь не охранников, а санитаров, врачей, уборщиц – тех, с кем совершенно случайно можно столкнуться лицом к лицу.

Никаких особых признаков опасности не было, но Олега не оставляло чувство тревоги. Ему все время казалось, будто за ними кто-то идет.

Он старался прислушиваться, вылавливая из океана всевозможных звуков – тихого треска лампочек, шелеста, поскрипывания – то, что могло сигнализировать об опасности, но, конечно, пропустил нужный момент.

Они уже подходили к выходу из зала, когда дверь с тихим жужжанием захлопнулась прямо перед ними. Олег потянул ее, попытался открыть, но она не поддавалась. Самое странное, что в ней не было даже щели-приемника для карточки.

– Что случилось? – Алиса беспомощно огляделась.

И в тот же миг, словно в ответ на ее вопрос, заработала большая плазменная панель, закрепленная на стене.

Перед ними возник кабинет, за широким столом сидел Ланской и крутил в тонких нервных пальцах ручку с золотым пером.

– Уже уходите? – поинтересовался профессор желчно. – И не зашли попрощаться? Нехорошо, Леша, нехорошо! – обратился он к отцу Олега.

Тот болезненно скривился.

– Не ерничай, Лева, – глухо произнес Алексей Михайлович. – Поймал нас – так радуйся.

– Я и радуюсь! – профессор каким-то паучьим жестом потер руки. – А вы думали, что самые умные. Ладно, электронику вы перехитрили, но не учли кое-чего!

Ланской, прямо как злодеи из блокбастеров, обожал поболтать. Олегу даже подумалось, что, возможно, у всех кандидатов в черные властелины еще в детстве открывается словесное недержание. Друзья, естественно, отворачиваются от них, человек остается один, характер его еще более портится. И вот, приветствуйте, очередной Ланской собственной персоной.

Тем временем профессор, бросив на них довольный взгляд, поманил кого-то ближе к камере. Когда его помощник появился на экране, Квазимодо глухо зарычал и рванулся из кресла, словно хотел добраться до врага прямо через жидкокристаллический экран. И неудивительно, ведь в последнюю встречу этот худощавый подвижный карлик жестоко убил ту, которую несчастный считал своей матерью.

– Успокойся, не надо показывать им нашу слабость, – прошептала Алиса, кладя руку на плечо Квазимодо и пытаясь успокоить малыша.

Тот все еще волновался и бубнил себе под нос что-то непонятное.

– Моего маленького друга обмануть вовсе не просто, – сказал профессор с торжеством и повернулся к Гуттаперчевому. – Молодец! Продолжай в том же духе, и узнаешь то, что хочешь!

Олег нахмурился. О чем это Ланской? Что именно нужно его карманному убийце? Разве только… Достаточно вспомнить, как жестоко он убил Моник. Наверняка у карлика есть свой пунктик. Нужно рискнуть.

– Эй, уродец! – окликнул убийцу Олег. – Неужели ты действительно думаешь, что профессор расскажет тебе правду? Сам рассуди: зачем ему это? Пока ты не знаешь, ты у него на коротком поводке!

Теперь уже Гуттаперчевый рванулся, но был остановлен профессором.

– Не слушай их, – сказал Ланской. – Неужели ты больше веришь этим людишкам, чем мне?

Карлик взял себя в руки, и Олег понял, что почти проиграл. Но почти – это не значит совсем. Самое время решительного хода. Если догадка окажется правильной, они, возможно, получат неплохой шанс на выживание.

– Я знаю, кто твоя мать! – крикнул Олег в камеру. – Я взломал и прочитал все файлы профессора!

Ланской, похоже, начал проявлять признаки беспокойства и потянулся, чтобы отключить камеру, но отдернул руку, словно обжегшись. По его пальцам стекала кровь, и профессор смотрел на нее удивленным, остановившимся взглядом.

«Не выносит вида крови? Было бы забавно, если бы он сейчас грохнулся в обморок!» – подумал Олег.

На миг повисла напряженная пауза. Олег чувствовал, как она натянутой струной вибрирует в воздухе. Он угадал и сделал верный ход – именно на этом поводке держал своего убийцу профессор. Пришло время спустить собачку с поводка.

– Твоя мать – помощница профессора Кати! – крикнул он.

В этот миг связь отрубилась, а экран погас, став пустым и серым.

Услышал ли Гуттаперчевый его слова – оставалось только гадать.

– Это правда? То, что ты сказал сейчас, правда? – спросила Алиса, глядя ему в глаза.

– Конечно, – Олег как можно равнодушнее пожал плечами. – Я не любитель вранья.

– Но зачем…

– Чтобы он занялся не нами, а кем-то еще, – отрезал Волков жестко и мельком взглянул на отца – одобряет или нет. По лицу отца нельзя было прочитать никаких эмоций.

– Понятно… – Алиса подошла к двери и пнула ее ногой. – Но ты только отсрочил решение проблемы. Дверь-то по-прежнему заперта. Профессор разберется со своим убийцей, а потом спокойно займется нами.

Олег опустил голову. Поспорить тут нельзя. Они оказались в западне, и выбраться из нее нет никакой возможности. За ними придут и возьмут их тепленькими. Профессор и вправду может не спешить.

– Твоя мать – помощ… – и экран погас, а сам хозяин метнулся к двери из комнаты.

Карлик едва успел выскочить за ним, прежде чем дверь закрылась.

Профессор вбежал в кабинет, где находились главные системы управления.

Всего секунду Гуттаперчевый колебался: не побежать ли за ним, но тут же отбросил всякие сомнения. С хозяином можно разобраться и позже. Сейчас у него есть цель гораздо привлекательней.

Его мать! Расшифровки не требовалось. Карлик и так все понял.

Наконец-то он ее нашел! Подумать только, все это время она находилась рядом. Он мог бы догадаться и сам, но не догадался. Марионетка в руках профессора, глупый карлик, потешающий людей в цирке, а в свободное от этой второстепенной работы время этих самых людей убивающий – вот он кто! Вот этим он был, рожденный не для счастья, для которого, говорят, рождаются дети. Он был рожден для мук и унижения. Его мать, находившаяся все это время неподалеку, спокойно наблюдала, как хозяин натаскивает его. Порой после уроков доброго хозяина все тело превращалось в сплошной синяк, и Гуттаперчевый не мог даже скулить – даже на это не оставалось сил. Знали бы, как далась ему эта гуттаперчевость! Тело словно переплавляли в печи, формировали огромным молотом. Он умирал, наверное, сотни, тысячи раз… Думал, что умирает, мечтал о смерти и звал ее как самую желанную гостью. Он верил, что смерть будет милосерднее людей, быть милосерднее несложно – люди не баловали его добротой.