Подставная фигура - Корецкий Данил Аркадьевич

Потом спиралью вниз, с обязательным заходом на внутреннюю часть бедра, где лежит горячая тень внутреннего женского жара, где эстетические чувства отступают на второй план, а на первый выдвигаются самые что ни на есть естественные, биологические, животные желания, где начисто забываются заповеди эмоционального, как дощечка, корейца Бори: «Тело перед тобой – только инструмент...» Еще выше...

Маша что-то простонала.

– Что? – выдохнул Макс.

– Приятно... Такое блаженство...

И снова вниз, постепенно, до розовых пяток, до кончиков пальцев, поджимающихся от щекотки, каждому пальчику – отдельное внимание, не менее десяти плавных движений. Маша заерзала, хнычет, бормочет что-то, тискает подушку. Аромат геля смешался с запахом ее разгоряченной кожи, сквозь возбуждающий запаховый коктейль отчетливо пробивались биоволны первобытного призыва самки к самцу.

Но Макс сдерживался, потому что ожидание близости не менее приятно, чем сама близость. Просто не все умеют наслаждаться ожиданием...

Снова вверх – ребрами двух ладоней, короткими энергичными «рубчиками». Раз, два, три, четыре, пять. Икры, бедра, ягодицы. Мышцы под смугловатой кожей ходят волнами, на короткий миг зажигаются и гаснут светлые поперечные полоски. Дурманящий терпкий аромат кружит голову и убыстряет ток крови.

– Хватит... Теперь погладь, – сдавленным голосом просит Маша. – Сильно.

Она дрожит, зажмурив глаза и закусив угол подушки, длинное тело в свете ночника отливает светло-коричневым блеском, линия позвоночника медленно прогибается посередине, когда пальцы Макса достигают «полюса тепла» (этому кореец Боря их не учил), тело приподнимается ему навстречу. Максу трудно сдерживаться, его тоже колотит мелкая дрожь, и дыхание – как на ринге перед третьим раундом.

– Терпи, терпи, – хрипло говорит он, начиная большими пальцами длинную осевую линию – из теплого влажного нутра между ритмично сжимающимися бедрами, вверх, вдоль спины и до самого верхнего позвонка, спрятанного в затылочной ложбинке. Макс раздвинул густые темно-каштановые волосы и поцеловал Машу в затылок.

– По правилам, надо размассировать позвоночник, – шепнул он в маленькое ушко.

– Позвоночник... потом...

– Ну, раз так...

Он пропустил руки у нее под мышками и, перекрестив их, взял в ладони маленькие затвердевшие груди. Тут же почувствовал, как разошлись под ним в стороны скользкие от геля бедра и ягодицы резко двинулись ему навстречу. Мгновение – и он был внутри, во влажном будоражащем жаре, который невозможно переносить неподвижно, который требует ритмичных движений, сначала нежных и аккуратных, а потом резких, сильных и безжалостных, как штыковые удары. Маша широко открыла глаза и тут же плотно сомкнула веки, закусила губу, обнажая мелкие белые зубки. Нижняя часть ее тела ожила, задергалась, подаваясь навстречу Максу, а голова крутилась, будто в поисках более удобного положения, вминаясь в подушку то одной, то другой щекой.

Макс, не переставая двигаться, целовал ее в шею, за ушами, в уголки губ. Они были похожи на двух больших рыб, бьющихся на широком, покрытом синим бельем берегу. Маша достала из-под себя его руку, урча и постанывая взяла губами большой палец, прикусила, потом всосала в себя, облизала язычком и деловито заработала головой вверх-вниз, вверх-вниз! Как будто это был не палец, а совсем другая часть тела...

Это до предела возбудило Макса, он удвоил усилия и тугими толчками низвергся в томительный влажный жар, ожидающий и настоятельно требующий именно такой жертвы. Маша ощутила эти мокрые толчки, физиологический разговор двух тел шел между ними напрямую, минуя мозг, сознание и речевой аппарат – основной биологический инстинкт делал ненужными мысли, слова и прочие атрибуты цивилизованности... Машины стоны становились все громче и перешли в крики, всхлипы и, наконец, пронзительный животный вой. Тело девушки прогнулось в пояснице, заколотилось как в лихорадке, выгнулось, переломилось пополам и обессиленно упало на кровать.

– Ринат! О Ринат! – вырвалось из закушенного рта. Карданова будто окатили холодной водой. Точнее, холодными помоями.

– Что?!

Тяжелая ладонь хлестко обрушилась на влажный от пота, погруженный в подушку красивый женский профиль, живописно переплетенный растрепавшимися волосами. Раз, второй, третий!

– Меня зовут Макс! Макс! Помни, с кем трахаешься, сука!

О ЧП по дороге из аэропорта он доложил Яскевичу, но тот лишь пожал плечами.

– У нас никто не знал, когда вы прилетаете, даже мы с генералом. Это случайность. Чистая уголовщина. Сейчас столько бандитов развелось...

– Я могу получить оружие для самообороны? Подполковник замялся.

– Зачем оно вам? Мы же не армия, не милиция... И, понизив голос, перешел на доверительный тон:

– Подстрелишь кого-нибудь – неприятностей не оберешься! Или потеряешь... Без него спокойней!

В приемной пришлось долго ждать, пока Золотарев освободится. Но когда они зашли в кабинет, тот вышел из-за стола и радостно пожал Карданову руку.

– С возвращением, Максим Витальевич. Как съездил?

– Спасибо, нормально... Свидание дали без проблем, правда, видел только отца, мать приболела... Ну а он не сломлен и настроен держаться до конца. Потом собирается домой. Как я понял, никаких вербовочных подходов англичане не делали...

Двухстраничный отчет о поездке лежал на столе генерала, но тот предпочитал личные впечатления. И стычки с бандитами его, конечно, не интересовали.

– А что с мамой? Что-то серьезное? – На лице Золотарева отобразились искреннее участие и забота. Для человека, две трети жизни отдавшего разведке, это было не такое уж сложное физиогномическое упражнение: вертикальная складка у переносицы, чуть присобранные вперед губы, тревожный взгляд, направленный точно в зрачки собеседника.

– Нет, – сказал Макс. – Давление подскочило... А отец бодрый, загорелый, похож на чемпиона по теннису. Куда до него московским пенсионерам!

Неожиданно вспомнились вчерашние слова Маши об Алексее Ивановиче.

– Кстати, он выглядит намного моложе Веретнева, хотя они одногодки...

– Выходит, не тюрьма, а санаторий? – Золотарев весело взглянул на Яскевича. – Я всегда говорю: главное материальное преимущество российских разведчиков перед западными заключается в том, что в случае неудачи нам приходится сидеть в их тюрьмах, а им – в наших...

Тот кисло улыбнулся, но Макс не поддержал шутку.

– Это внешнее впечатление. Попробуй посиди двадцать восемь лет... Просто отец железный человек! И вообще... Они с матерью герои. Разве они не заслужили наград? Отец беспокоится: помогут ли с жильем, а по-моему, им и ордена положены!

– Конечно, – кивнул Золотарев. – Мы проработаем этот вопрос. Займитесь, Станислав Владимирович. Может быть, есть смысл уже сейчас подготовить наградные листы.

Яскевич без энтузиазма кивнул. Лицо его оставалось кислым.

Шифрограмма из Франции пришла сегодня утром. Рональд Пиркс проживает в Ницце с 1972 года, тогда же купил ресторан «Барракуда», который является резидентурой американской разведки. Вчера Рональд Пиркс опознан как Томас Томпсон с вероятностью сто процентов.

Непосредственно отвечал за Томпсонов начальник сектора, и хотя никакой вины Яскевича во всем этом не было, а в 1972 году он еще учился в пятом классе, по всем правилам бюрократических игр ему светил строгий выговор или даже неполное служебное соответствие.

– Вы блестяще выполнили задание, Максим Витальевич, – широко улыбнулся генерал. – Думаю, что в ближайшее время вам будет предложено еще одно, не менее важное и перспективное. А пока напишите очень подробный отчет о поездке. Можете быть свободны.

Самым осведомленным в этом кабинете был сам Золотарев, ибо он один знал о предстоящей операции «Доверие». Предел компетентности Яскевича ограничивался предательством Птиц. Карданов, кроме того, что он навестил отца в английской тюрьме, вообще ни о чем не подозревал. Если прибегать к профессиональной терминологии, его использовали вслепую.

Макс встал. Десять лет назад он ответил бы не раздумывая, как учили: «Служу Советскому Союзу!» А что сейчас принято говорить? «Служу Российской Федерации»? Или – «Рад стараться»? «Всегда готов»? «Оправдаю доверие»?

Он не знал, что отвечать, и потому вышел молча.

Апрель на Лазурном берегу – переходный месяц. Лыжный сезон в Альпах уже заканчивается, но купальный на побережье еще не начался. Мало туристов, свободны кафе и рестораны, пустуют гостиницы. Мертвый сезон.

В Ницце уже пригревало солнышко, термометры показывали плюс пятнадцать, девушки сняли шубки и прогуливались по Променад дез Англе в легких курточках, коротких юбках и туфлях на шпильках. Проносящиеся мимо лихие мотоциклисты кричали им подходящие случаю банальности.

Из ресторана отеля «Негреску» была хорошо видна лазурная гладь бухты Ангелов, набережная, пальмы, девушки и мотоциклисты – верные приметы наступившей весны. Но двое мужчин за столиком у окна не обращали на них никакого внимания.