Фаянсовый череп - Воронин Андрей

Собственно, так оно и было. Украденная Севруком часть выделенного на строительство кредита давным-давно лежала на номерных счетах в швейцарских банках и уже, наверное, начала потихонечку обрастать процентами. Теперь оставалось лишь довести строительство до конца, чтобы более или менее сохранить лицо, получить деньги с заказчиков и тихо исчезнуть, предоставив дядюшке расхлебывать последствия, а может быть, наоборот, пожинать лавры, – это уж как повезет. Вадим Севрук вовсе не собирался сидеть на виду у всех, в Москве, и трястись от страха, гадая, вскроется его афера или так и останется тайной для всех, кроме него и, может быть, Караваева.

Караваев его беспокоил. Вадим не посвящал его в подробности своей затеи, ограничившись тем, что попросил убрать Голобородько и отправить вместо него в Америку двойника, и отставной разведчик не задавал вопросов. Возможно, он был нелюбопытен, а может быть, имел собственные пути и методы добывания информации. Вадим склонялся к последнему предположению, и это заставляло его поглядывать на Караваева с опаской. “Ну а чего же ты хотел? – спрашивал он иногда у себя. – Не думал же ты, в самом деле, что сможешь провернуть такую махинацию и при этом ничего не бояться? Так не бывает, дружок."

Порой ему в голову приходила мысль избавиться от Караваева так же, как и от Голобородько. Севрук гнал от себя эту навязчивую идею, понимая, что его денег и связей не хватит, чтобы застать врасплох и без лишнего шума спровадить на тот свет бывшего подполковника. Этот человек был сделан из самой прочной стали, и порой Вадиму казалось, что даже выпущенная в упор пуля крупного калибра в лучшем случае оставит на теле подполковника лишь неглубокую царапину, а в худшем – просто отскочит и свалит самого стрелка… Нет, с Караваевым нужно дружить, тем более что время от времени эта дружба оказывалась весьма полезной, как в случае с Голобородько, например. И потом, был ведь еще дядюшка, многоуважаемый Владислав Андреевич. Вадим знал о его неладах с бывшей женой и понимал, что Школьников скорее раздаст свое состояние бомжам, чем оставит его этой крашеной пиявке. Ну а теперь, когда у него появился хоть и дальний, но все-таки родственник”. В общем, в последнее время Вадим Севрук прилагал огромные усилия к тому, чтобы выведать, есть ли у Школьникова завещание и если да, то в чью пользу оно составлено. А потом Караваев – отличный специалист по организации несчастных случаев, этого у него не отнимешь.

Взять, к примеру, Смыка. Севрук не просил Караваева “позаботиться” о водителе, но Смык все равно умер – сгорел в собственной постели из-за непотушенной сигареты на следующий день после смерти Голобородько. Вадим специально поинтересовался, и в милиции ему ответили, что никаких сомнений данное дело не вызывает. Напился до бесчувствия с вечера, утром проснулся, выпил пивка, окосел, завалился в постель с сигаретой, заснул и больше не проснулся. “Такое бывает чаще, чем можно себе вообразить”, – сказали ему в милиции.

В это было бы очень легко поверить, если бы смерть Смыка не пришлась так кстати. Именно тогда Вадим впервые задумался, не ведет ли Караваев двойную игру. Он, Вадим, не платил подполковнику за Смыка, но Смык все равно умер. Кто же в таком случае был заказчиком и был ли заказчик вообще? Вряд ли Караваев шлепнул водителя по собственной инициативе, из любви к искусству, а в случайную смерть Смыка Вадим все-таки не верил. Но Караваев молчал, и Школьников тоже вел себя как обычно, разыгрывая из себя строгого, но любящего дядюшку; Вадим чувствовал себя как человек, который бродит в потемках по минному полю. Теперь ему нужна особая осторожность, а как, скажите на милость, осторожничать, когда дело раскрутилось на всю катушку и остановить его уже невозможно? Здание центра росло на глазах, и иногда по ночам Вадим просыпался в холодном поту, увидев кошмар, в котором очкастый гражданин с неопределенными чертами лица ползал по новостройке с рулеткой в руках, скрупулезно обмеряя каждую стену и находя все больше отклонений от первоначального проекта…

И тем не менее настроение Вадима Севрука было превосходным, особенно при свете дня, когда ночные страхи сами собой рассеивались в прозрачном голубоватом воздухе. Днем ему переставали мерещиться затаившиеся в каждом углу киллеры и милиционеры, и он почти забывал о своих подозрениях.., до вечера, когда тревоги и страхи наваливались на него с новой силой.