Панкрат - Воронин Андрей

Парень бросил на него сдержанный оценивающий взгляд:

— С вами приятно иметь дело.

Панкрат поморщился, словно от легкой зубной боли.

— Мы вроде как уже были на “ты”, — напомнил он. — Там, в госпитале. Может, без этого официоза, а?

— Признаться, я и сам все эти вокруг да около не люблю, — тут же согласился его посетитель. — Да, я неспроста к тебе пришел. Мне нужна твоя, — он сделал ударение на последнем слове, — помощь.

Суворин недоуменно приподнял брови.

— Интересно, — безо всякого интереса в голосе произнес он. — Какую помощь может тебе оказать раненый, которому еще в койке валяться минимум две недели?

Его собеседник широко улыбнулся:

— Ну, тут ты ошибаешься на все сто. Рана твоя уже зажила, если доктор не врет, и выписывают тебя завтра.

Теперь Панкрат удивился по-настоящему:

— То есть как это зажила? Чем меня здесь лечили?

— Есть разные средства, — уклончиво ответил Алексеев. — Стимуляторы роста мышечной ткани, нутрицевтики и тому подобное… Честно говоря, я в этом сам слабо разбираюсь, — он помедлил, потом без обиняков предложил. — Давай к делу, ладно?

— Валяй, — милостиво разрешил Панкрат, откидываясь на подушку.

— Я буду краток, — четко произнес капитан. — Тебе предлагается войти в состав элитного спецподразделения, основная задача которого — проведение превентивных и диверсионных операций в тылу бандформирований.

Он помолчал, пожевал губами с каким-то рассеянным видом. Потом поднял глаза на Панкрата, увлеченно рассматривавшего потолок.

— Вот, собственно, и все.

— А если я не соглашусь? — быстро спросил Суворин, устало прикрывая глаза. Алексеев ответил не сразу.

— Твоя воля, — произнес он наконец, безучастно пожимая плечами. — Беда только в том, что про тебя здесь уже слишком много знают. Едва ли тебе будет приятно возвращаться на гражданку в наручниках.

Панкрат лежал, не двигаясь. Потом открыл глаза и проговорил, глядя в потолок:

— Да, выбор у меня небогатый…

— Я рад, что ты это понимаешь. Но не думаю, что ты согласишься на мое предложение только по этой причине. Люди, работающие только за страх, нам не нужны.

Суворин повернул голову в его сторону. Сергей был абсолютно спокоен, и взгляд его рассеянно блуждал в пространстве где-то на уровне потолка.

— Предполагается, что я должен работать за совесть, потому что у меня убили… — он не смог договорить — в горле встал ком.

Капитан ничего не ответил. Поднялся, оправил накинутый поверх гражданской одежды халат.

— У тебя сутки на размышление, — произнес он совершенно буднично, как будто речь шла о том, чтобы пойти сегодня вечером на пиво. — Завтра тебя выписывают… Если мое предложение покажется тебе интересным, поведу знакомиться с группой. А пока что — всего доброго, Панкрат.

Он вышел почти бесшумно, аккуратно притворив за собой дверь.

* * *

Визит эсбиста не оставил Суворина равнодушным. Предложение капитана вырвало его из объятий убаюкивающего, сомнамбулического мира, сотканного из светлых воспоминаний и тоски, и вернуло в реальность. Вернуло в мир, сотрясаемый войной, от которой он хотел бежать в счастливое, такое недавнее прошлое. Чувства, умершие в нем со смертью Ирины, внезапно ожили вновь и обрели новую силу. Они вытеснили прочь из души апатию и наркотическое спокойствие.

Он не спал всю ночь. Перед его мысленным взором бесконечной вереницей снова и снова проходили все те, кого он потерял в Чечне. Боевые друзья, с которыми он успел сблизиться в те тяжелые дни — терять их было невыносимо, до безумия тяжело. Просто случайные люди, незнакомые ему совершенно, свидетелем гибели которых ему довелось стать волей судьбы.

Жажда мести волной поднималась в груди. Воспоминание о недавней утрате только распаляло эту жажду еще больше, еще сильнее. Он не хотел убивать ради убийства. Как ни крути, а убийцей он не стал, умудрившись преодолеть искушение правом на убийство, и остался всего лишь солдатом. Чужая смерть не сделалась для него наркотиком, от которого долго и мучительно отвыкают на гражданке те, кому довелось узнать, что такое война.

И отвыкают не все.

Панкрат понимал, что другого пути нет. Чтобы не стало еще больше тех, кто так и не дождется своих любимых, чтобы не стало еще больше материнских слез, пролитых по не вернувшимся с войны сыновьям. Он должен пойти. Пойти — и покарать. Делать то, что он умеет делать лучше многих других. Делать это во имя всего того светлого и хорошего в жизни, что отнимает у человека война. Отнимает, чаще всего, навсегда.