Алмазы Якутии - Серегин Михаил Георгиевич

– Что с ним? – спросил Егор.

– Будет теперь с оторванным ухом, – с досадой прохрипел Митрич, – о, елки-палки, еще и здесь зацепил!

Буян истекал кровью. Рана возле шеи была глубокой. Ухо не так заботило Митрича. Он с неменьшим пылом и умением, чем в случае с Егором, стал лечить пса.

– Потерпи, милок, – приговаривал он, – потерпи… Ну, я этого гада из-под земли достану! – угрожающе добавил он. – Сарай разломал как карточный домик!

– Шатун? – Егор с жалостью смотрел на покалеченного пса.

– Он самый… Я его несколько дней выслеживал – все без толку, – с досадой пробормотал Митрич, заливая рану Буяна специальным отваром. – Ланах с сородичами тоже этого шатуна выслеживал, да ни с чем остался. Этот зверь и в соседний улус ведь хаживает, скот дерет.

Перевязанный Буян выглядел довольно забавно. Митрич ползал возле пса, вытирал кровь куском мокрой простыни. Глафира наблюдала за происходящим с печной верхотуры. – Ну что, дружок, очухался? – запыхавшись, Митрич уселся прямо на пол и стирал пот со лба.

Пес скосил преданные глаза на заботливого хозяина и пошевелил было ушами. Левое было туго перевязано.

– Не дергайся, брат… – усмехнулся Митрич.

Он потрепал пса по спине, поднялся и стал прибирать в избе. Потом снова вышел во двор, и вскоре Егор услышал в сенях встревоженно-протяжное козье «ме-е-е».

– Так надежнее будет, – отдышавшись, сказал Митрич, – этот бес может вернуться. Другой бы не вернулся. Ружье и все такое. А этот – наглющий, сил нету! Ну ничего, я тебе устрою каникулы! – грозно посмотрел он в темный угол, словно там таился вероломный зверь. – Этак без лошади да коз и вовсе останешься… – сердился он. – Эх, Тиша, козочка моя…

Он уставился на Буяна и, жалуясь ему, призывал его в свидетели творимого шатуном беспредела. Егор не спал, ночное происшествие заставило его вновь задуматься о своих преследователях.

– Ему бы, гаденышу, дрыхнуть, – вздыхал Митрич, – они, бурые, от трех месяцев до полугоду в берлогах спят. Гон у них – с мая по июль. Становятся они тогда дико злые, рычат, черти, – уши закладывает. Времени полным-полно. А этому не спится. И вроде урожай на ягоды был… – он пожал плечами. – Здоровый, метра три… Не веришь? – перехватил он скептический взгляд Егора.

– Ну ежели и не три, – поправился Митрич, – то около того. Так обычно он кабанов да лосей жрет, а тут за козами да курами охотиться стал! А ежели кабанов нет, так и ягодами-орехами прокормиться может. Нет ягод – муравьи опять же… У меня случай был. Застрелил я однажды медведя, стал внутренности прочищать, так в желудке у зверя… не совру – килограмм пятнадцать муравьев! А этот шатун, сколько бед причинил! Ланах давно мне жаловался… Хитрый, бестия, не дается в руки. Ну ничего, – лицо Митрича приняло ожесточенное выражение, – я до него доберусь.

Два следующих дня Митрич угробил на то, что выслеживал зверя. Егор каждый из этих дней готовился к нападению. Карабин он держал на кровати, все время прислушивался, добравшись до окна, часами наблюдал за двором.

– Следы его видел, – радостно доложил Митрич к исходу второго дня, – не уйдет.

Буян выздоравливал, но не так быстро, как хотелось хозяину.

– Как же я без тебя на зверя пойду? – спрашивал он пса.

Егор сначала спал как убитый, а потом, выспавшись и почувствовав облегчение, стал страдать бессонницей. К тому же появление вертолета не давало ему покоя. Он прислушивался к лесу. Ему все время чудился гул вертолетного винта. Он планировал уйти на следующее утро.

Едва рассвело, Митрич, подоив оставшуюся козу, накормив кур и задав сена лошади, отправился в тайгу. Он не мог больше сочинять вирши, не мог сидеть без дела. Шатун стал его навязчивой идеей. Егор хотел воспользоваться его отсутствием и уйти.

Так оно было бы проще, размышлял Егор. Нехорошо будет, если из-за него пострадает этот добрый гостеприимный человек. Егор выждал час с небольшим и начал собираться. Он нашел свою одежду аккуратно сложенной в шкафу. Преодолевая боль, Егор напялил джемпер, брюки… Рукава на куртке и джемпере были старательно зашиты.

Буян насторожился, Глафира проницательно мяукнула. Егор сунул в карманы куртки несколько крутых яиц, две картофелины и ломоть хлеба. Завернул в газетный кулек щепоть чая. Потом нашел обломок карандаша и написал на вырванном из тетради и приготовленном, очевидно, Митричем для очередного стиха листе:

«Митрич, большое спасибо за заботу. Оставаться больше не могу. Не поминай лихом. Егор».