Из любви к искусству - Гарин Максим

Конечно же, дело было не в учителях и не в запущенности музея, который месяцами стоял запертым на ключ с тех пор, как Перельман остыл к музею и оставил свои попытки привести его в порядок. Дело было, как всегда, в водке, а точнее, в ее чрезмерном количестве. Все беды и разочарования в России происходят от неумения вовремя остановиться, когда дело доходит до выпивки. Как в песне поется: «Я пью чуть больше, чем могу, но меньше, чем хочу…». Клад он, видите ли, нашел!..

Урок в десятом "А" шел своим чередом. Скороходов и Суслов, как всегда, о чем-то шушукались, пересмеивались и бросали на Михаила Александровича полные недоброй насмешки взгляды, когда думали, что он их не видит. Перельман, как всегда, жалел, что не имеет права вывести этих сверхчеловеков в коридор и разобраться с ними коротко, без лишних слов, по-мужски. Несмотря на свою близорукость, он легко мог справиться с "десятком таких Скороходовых и напрочь отказывался понимать, почему весь цвет мировой педагогической науки буквально заходится в истерике, стоит только упомянуть о телесных наказаниях. Да бог с ними, с розгами! Ведь пара обыкновенных затрещин в кратчайшие сроки привела бы этих избалованных ублюдков в полный порядок! Это же не дети, им в армию скоро. Такие вот, с позволения сказать, детишки вовсю грабят, насилуют и даже убивают в подъездах и на темных улицах, так почему же учитель, вынужденный проводить в их обществе большую часть своей и без того не слишком веселой и легкой жизни, не может бороться с ними их же оружием?

Мысль о борьбе с бритоголовыми их же оружием почему-то застряла в голове у Перельмана как заноза. Ничего конкретного в этой мысли не было, она просто крутилась в мозгу, как заезженная пластинка: бороться с ними их же оружием.., их оружием.., бороться их оружием… – до тех пор, пока эти слова не потеряли какой бы то ни было смысл, превратившись в надоедливый рефрен наподобие прилипчивого попсового мотивчика. Что это означало, Перельман не понимал. Как это – бороться с ними их оружием? Нарисовать на спине у Скороходова свастику? Подбросить Суслову в сумку дохлую крысу? Подстеречь их в темном подъезде и надавать по шеям? «Довели, стервецы, – думал он, исподтишка разглядывая юных мерзавцев. – О чем я думаю? Это унизительно, в конце концов: строить планы мести сопливым шестнадцатилетним мальчишкам…»

Во время опроса он вызвал к доске Скороходова – просто для того, чтобы доказать себе, что может спокойно смотреть на этого наглого сопляка и не утратил способности держать себя в руках. Надо было отдать Скороходову должное: материал он знал не то чтобы назубок, но вполне прилично, в датах не путался и излагал свои познания грамотным литературным языком. Сопляк был из благополучной семьи и, похоже, отлично понимал разницу между личностью учителя и предметом, который этот учитель преподает. Он работал на аттестат, и Перельман вынужден был признать, что аттестат у Скороходова скорее всего будет очень даже приличным, хотя до золотой медали ему далеко.

В самом конце Скороходов все-таки ошибся, и Перельман с легким сердцем вывел в журнале напротив его фамилии четверку. При этом он пытался убедить себя, что не испытывает ничего, что хотя бы отдаленно напоминало мстительную радость. Все было правильно, ответ Скороходова заслуживал твердой четверки. Даже, может быть, четверки с плюсом. Если бы не эта вызывающе обритая голова, если бы не дохлая крыса, таинственным образом попавшая в ящик вот этого самого стола два дня назад.., в общем, если бы это был не Скороходов, а кто-то другой, Перельман, не задумываясь, поставил бы в журнал пять баллов.

Скороходов, похоже, отлично разобрался в ситуации и счел себя несправедливо обиженным. Он покраснел до корней волос (которых не было), стиснул зубы и, не разжимая губ, еле слышно процедил:

– Жидовская морда…

Перельман еще не решил, как ему реагировать на эту выходку, а Скороходов уже круто развернулся на каблуках и пошел к своей парте, громко стуча подошвами.

– Продолжим опрос, – спокойно сказал Михаил Александрович. – Арсеньев, пожалуйте к доске…

После третьего урока у Перельмана была «форточка». Перемену он провел в учительской, чутко прислушиваясь к разговорам. Говорили, как всегда, о чепухе: обсуждали фасоны платьев и наряды старшеклассниц, ругали учебные программы и переживали из-за неприятностей героини какого-то очередного убогого сериала. О басмановском чайнике больше не было сказано ни слова, и, когда звонок разогнал учителей по кабинетам, Михаил Александрович медленно, словно бы нехотя, направился в музей.