Кровавый путь - Гарин Максим

– Я и не боялся, товарищ полковник.

И шоферу тут же пришлось пожалеть о том, что он сказал.

– Думаешь, я боюсь послать его? – и тут же полковник ответил:

– Да, боюсь. Только не за себя, за ребят, за тебя.

* * *

С каждой секундой расстояние между командирским «уазиком» и синим «фордом», разъезжавшимися в разные стороны, увеличивалось. Дорога пока еще была пустынна до самого шоссе, и Рублев, чтобы вылить свою злость, держал скорость на пределе возможного. Он специально выискивал лужу, даже если та находилась на левой стороне, и специально пролетал через нее.

В эти моменты ему казалось, что автомобиль приподнимается, взлетает над дорогой, окунаясь в столбы брызг. Вода заливала лобовое стекло, и несколько секунд Рублев вел машину почти вслепую. Но затем дворники сбрасывали капли и вновь впереди возникала невысокая насыпь шоссе.

«Служить бы рад, прислуживаться тошно, – вспомнил Комбат фразу знакомую еще со школы. – Кто же это сказал? Из великих кто-то… – он перебирал фамилии писателей, поэтов. – Пушкин? Лермонтов? Гоголь?»

И только когда въехал на насыпь и увидел на горизонте темно-синюю полосу елового леса, его наконец осенило:

«А, да, это сказал Грибоедов! – и Комбат улыбнулся сам себе. – Хоть что-то еще помню, не такой уж я неуч» – эта догадка развеселила и его настроение резко улучшилось.

В полдень Борис Рублев был уже у своего дома. Он оставил машину во дворе, даже не включив сигнализацию.

– Да кто ее возьмет, – подумал он, – кому эта колымага нужна?

Хотя машина была в общем-то хорошая, правда, с виду неказистая. Комбат не любил внешнего шика и лоска. Самое главное, чтобы все механизмы работали слаженно. А его машина проверена.

Двести двадцать, указанных на спидометре, она выжимала.

«Ладно, пусть стоит, может, сейчас придется куда-нибудь поехать».

Он поднялся, как всегда, не на лифте, на площадку, открыл дверь, вошел и сбросил одежду.

Даже не стал поднимать с пола упавшую куртку: он ведь знал, что, возможно, сейчас придется ее надеть снова. Наспех перекусил, сделав два огромных бутерброда с кусками ветчины и толстым слоем кетчупа.

Зазвонил телефон, как раз в тот момент, когда у Рублева был полон рот.

«Ладно, перезвонят».

Но телефон звонил настойчиво.

– Что за чертовщина! – подумал Комбат, промокая губы салфеткой, подходя к телефону и нажимая кнопку на трубке.

«Если это Бахрушин, то и его пошлю. Тоже мне, занятие придумал! Мне ваша армия, ваши приказы, распоряжения вот здесь сидят! Скоро из ушей полезут! Как кетчуп в рекламе».

Но из трубки послышался голос Подберезского:

– Здорово, Иваныч! Куда ты пропал? Как твой первый день службы?

– Лучше не спрашивай, Андрюха.

– А что так?

– Да, ничего, – Комбату не хотелось рассказывать обо всех перепитиях, да и толком он навряд ли смог бы объяснить почему поссорился, почему послал и почему уехал с полигона.

– Ладно, – быстро заговорил Подберезский, – меня не это волнует.

– А что тебя волнует, Андрюха?

– К тебе дозвонился Бурлаков?

– А как он мне мог дозвониться, меня же дома не было, только что вошел.

– Слышу, жуешь.

– Вот именно, – буркнул Комбат. – А чего он звонил, стряслось что-то у Гриши?

– Стряслось, конечно, Борис Иванович.

– Что такое? – уже серьезным голосом, плотнее прижав трубку к уху, спросил Рублев.

– Серьезнее некуда, без нашей помощи никак не обойдется.

– Гриша-то не обойдется?

Подберезский сделал многозначительную паузу, затем сказал:

– Тебе, Иваныч, следовало бы помнить, что через два дня Бурлаку будет тридцать три года.

Возраст, как понимаешь, значительный.

– О, черт! – буркнул Комбат и поперхнулся. – Как что хорошее, обязательно забываю.

– Я тебе и напоминаю.

– А ты, Андрюха, небось, и сам забыл?

– Конечно забыл, – признался Подберезский.

– И я бы, наверное, забыл до судного дня, – сказал Комбат, – не позвони ты мне.

– Гриша приглашал. Сказал, если мы с тобой не приедем, он обидится. Ты же знаешь, Иваныч, Бурлака, очень обидчивый.

– Знаю. На обиженных воду возят.

– Когда поедем? – сразу же перешел к делу Подберезский.

– Надо бы. Тридцать три года один раз в жизни бывает, да и то не все доживают до этого возраста. Гришу могли уже раз сто убить, а может, и тысячу, а видишь, дожил.

– Благодаря тебе, Иваныч.

– И тебе тоже, Андрюха, – обменялись мужчины комплиментами.