Кровавый путь - Гарин Максим

– Да шучу я, шучу. Охотник мой друг, только не на людей, а на медведей, волков, рысей.

– А, тогда понятно. Незаменимая вещь, правда, немного тяжеловатая.

– Он у меня сильный, ему все равно.

– Как вы?

– Похоже.

Рассчитавшись и взяв подарок, Подберезский поехал по делам, предвкушая то, как ему станет завидовать Комбат, увидев бинокль.

«Он-то до такого не додумается, ему и в голову не придет. Купит, наверное, какую-нибудь флягу для Гриши или часы, а на большее фантазии у него не хватит. А вот я привезу бинокль».

То же самое думал, лежа на диване и глядя в потолок, Комбат:

«Купит, наверное, Подберезский, часы подороже с лунным календарем, будто Гриша „месячные“ отсчитывать должен, а на большее у него не хватит фантазии».

Глава 11

Никому в этом мире не хочется признать себя неудачником. И это вполне справедливо. Каждый человек чего-то добился в этом мире, пусть маленького, пусть не всего того, что хотел, но все же. Не был исключением и Аркадий Карпович Петраков.

Как-никак, доктор наук, лауреат государственной премии, кавалер ордена. Но сегодняшняя жизнь распорядилась так, что все прошлые награды как бы не в счет; Можно, конечно, продать орден, выручив за него чуть больше месячной зарплаты. Но разве это деньги? Ими и только ими измерялось теперь в представлении Петракова социальное положение человека. Ему хотелось всего, чем богата жизнь. Он мечтал о повышении по службе, иметь большую зарплату, мечтал об успехе у женщин. И кое-что ему удавалось, если бы не досадный обвал в последние годы. Аркадий Карпович никак не хотел связывать его с тем, что в общем-то, все случившееся закономерно – он состарился, и вина его неуспехов не в том, что развалилось государство под названием «СССР», а в его годах – женщины, деньги, должности – все уплывало сквозь пальцы, как песок, оставив лишь неприятное ощущение сухой грязи на руках.

Катаклизмы, потрясшие и потрясающие до сих пор великую державу, не явились для Аркадия Карповича неожиданными. Как человек умный, он многое предвидел, как человек, посвященный в секреты, о многом знал. Еще на первом этапе перестройки, посоветовавшись с дочерью, он перевел все свои сбережения в валюту.

Тогда сумма в две тысячи долларов казалась астрономической, хотя Петраков и считал, что его крупно надули при обмене. Дочка имела на эти деньги вполне конкретные планы, но Петраков запретил домашним даже вспоминать о них. Деньги лежали в небольшой металлической коробочке с хитроумным замочком, к которому подходил лишь один единственный ключ с замысловато изогнутым язычком.

На что конкретно предназначаются эти деньги Петраков ответить не мог бы. Они давали возможность помечтать. Можно, например, собраться и поехать с женой отдохнуть к морю на две недели.

Минуты две Петраков блаженствовал, но потом находил аргументы против такого решения.

Во-первых, он плохо переносит жару, а во-вторых, жена накупит уйму ненужный вещей. В-третьих, и это был самый сильный аргумент, – по возвращении поймешь, что деньги потрачены, а толку от этого никакого. Загар слез, воспоминания притупились, а дома ничего нового не появилось.

Затем Петраков придумывал новое применение деньгам. Он уже видел в своей квартире новый телевизор, музыкальный центр, стопочку компакт-дисков с классической музыкой, которую обожал и которую уже не мог слушать в сопровождении шипения, вырывавшегося из огромных колонок стереопроигрывателя. Все виниловые диски внуки нещадно исцарапали, используя их, как летательные аппараты внутри квартиры.

Но и от таких перспектив Аркадий Карпович вскоре отказывался. Куда приятнее было поставить шкатулочку на письменный стол, закрыть кабинет на ключ и перебирать, пересчитывать зеленые бумажки, каждый раз убеждаясь, что их не стало меньше и что они до сих пор могут дарить уникальную возможность – мечтать. Но теперь к этим бумажкам, к двадцати новым и не очень, стодолларовым купюрам Петраков неизменно в мыслях добавлял несколько пачек за будущее, еще толком не предложенное ему сотрудничество.

Ему казалось, будь этих денег побольше, он непременно начнет их тратить. А часть прибыли он вложит в какое-нибудь дело, чтобы не испытывать страха перед будущим.

Гардероб со своей одеждой Аркадий Карпович тоже держал в кабинете. Тут висели модные лет десять тому назад костюмы, в картонных коробках стояли надетые раз или два туфли, искрились целлулоидные упаковки венгерских и чешских рубашек времен социализма, сколотых еще не пластиковыми зажимами, а булавками с крупными пластмассовыми головками.