Закон против тебя - Гарин Максим

Он отсутствовал в офисе меньше часа, но Уманцев уже успел куда-то исчезнуть. Он понял это сразу, увидев, что перед подъездом нет белого «лексуса».

Черт бы его побрал, подумал Манохин. Вечно его нет на месте, когда он нужен. Разделение труда, подумал он. На заре нового тысячелетия это единственный способ не пропасть. Этот хмырь принимает решения, сидя в мягком кресле напротив решетки кондиционера, а я мотаюсь по жаре и превращаю эти решения в живые бабки. Интересно, что бы он без меня делал?

Небось до сих пор вручную разливал бы свою отраву в подвале… А с другой стороны, что бы я делал без него? Мотал бы солидный срок или спился бы к чертовой матери, как Степашка. А то и зарезали бы где-нибудь за пузырь бормотухи. Хитрое ли дело?

Секретарша, отъевшаяся и ухоженная до такой степени, что перестала походить на марийку, оторвала наманикюренные пальчики от клавиатуры компьютера, похлопала на него сильно подведенными, чтобы казались побольше, темными, как спелые вишни, глазами и нежным голоском, в котором, несмотря на дрессировку, все равно проступал местный акцент, прошелестела, что Петр Николаевич уехал на кладбище.

– На кладбище? – несколько растерявшись, переспросил Манохин, но тут же вспомнил, что сегодня день рождения Кеши, и снова обозлился.

Уманцев ездил на кладбище навестить Кешу каждый год, превратив это в какой-то ритуал. Он всячески подчеркивал, что вовсе не работает на публику, отправляясь туда в одиночку или в компании Манохина, но Прыщ хорошо знал цену этим поездкам. Подчиненные Уманцева хихикали в кулак у него за спиной, но при этом все же укреплялись в уверенности, что в случае чего хозяин костьми ляжет за любого из них.

Ну, костьми не костьми, но в беде не оставит. Однажды Манохин случайно подслушал разговор двух охранников, во время которого эта точка зрения была высказана почти дословно, и, помнится, был поражен до глубины души: оказывается, нет и не было предела людской тупости! Неужели они в это верят? Ведь Уманцеву наплевать и на них, и на Кешу, и вообще на весь белый свет! Его интересуют только деньги, да еще, может быть, власть – этот самый сильный в мире наркотик.

О политической власти говорить пока что рановато, но дайте ему время… Этот город давно у него в кулаке, и только дурак может этого не понимать. А аппетит, как известно, приходит во время еды.

– Давно он уехал? – сердито спросил Манохин, не глядя на секретаршу.

– Пятнадцать минут назад, – прошелестела та.

«Шлюха задрипанная», – подумал Манохин и посмотрел на часы. Пятнадцать минут… Он еще в дороге.

Плюс час, а то и все полтора, на кладбище, плюс обратная дорога… Надо ехать, понял он. Береженого Бог бережет. С Москвой шутки плохи. У них другой отсчет времени и совсем другая система мер. Они там крутят такие дела, какие нам и не снились, и могут раздавить нас мимоходом, как неосторожно выползшего на дорогу жучка-паучка.

Надо ехать, твердо сказал он себе и разозлился еще больше.

Уманцев действительно был на кладбище. Манохин увидел его припаркованный в тени старых раскидистых лип «лексус» и поставил свой «ниссан» впритык к его заднему бамперу. На кладбище было безлюдно по случаю жары и разгара дачного сезона. Манохин снял опостылевший, пропотевший насквозь полотняный пиджак, швырнул его на сиденье, захлопнул дверцу и двинулся вперед по заросшему бурьяном и одичавшими кустами роз и шиповника лабиринту оградок и памятников. На ходу он засунул большие пальцы под кожаные ремни наплечной кобуры. Под ремнями было горячо и влажно. Манохин поморщился, нащупал в кармане сигареты, но закуривать не стал – было слишком жарко.

Уманцев чинно сидел на вкопанной в землю рядом с памятником деревянной скамеечке, обмахиваясь своим вместительным портмоне, как веером. Манохин подошел к нему сзади. Отсюда были хорошо видны предательские складочки жира, нависавшие над поясом уманцевских брюк, и проклюнувшаяся на его черноволосом темени загорелая плешь. На зеленой скамеечке рядом с Уманцевым стояла четвертьлитровая ополовиненная бутылочка с янтарным содержимым. По вполне понятным причинам Петр Николаевич уже который год принципиально не употреблял водку, перейдя на виски. Обычно он предпочитал скотч, но не брезговал и менее престижными американскими сортами.

На этот раз у него под рукой стоял классический «Джонни Уокер» – Манохин узнал его по знаменитой этикетке. Он ухмыльнулся, увидев на могильной плите полированного черного мрамора граненую стопочку, до краев наполненную той же жидкостью, которая медленно нагревалась в стоявшей на скамейке бутылке. Стопочка была по обычаю накрыта краюхой черного хлеба, и Манохин подумал, что кладбищенский нищеброд, который доберется до дармовой выпивки после ухода Уманцева, будет приятно удивлен: вряд ли ему когда-нибудь приходилось угощаться настоящим шотландским виски.