На то и волки - Бушков Александр

– Кто распространяет?

– Боюсь, откуда поползло, уже не выяснить. Знаете ведь, как это бывает… Говорят еще, что ваши ребята влетели в квартиру к его последней симпатии, забрали рукопись, стращали пушками и ганделопами… Вот я и решил, что следует вас немедля вызвать. Между прочим, наши орлы собираются об этом писать. Орлицы, вернее…

– Рамона?

– Ага. Уже заголовочек состряпала: «Мужика убили из-за бабы. Золотой». Там, конечно, пойдут намеки вперемежку с эффектами…

Данил задумчиво уставился под ноги.

След был столь идиотский, что не укладывался в любые головоломки. Как и многие в Сибири, он чуть ли не с детства был наслышан о Золотой Бабе – загадочном идоле таежного кочевого народца, может быть, античной статуе, утащенной предками кочевников из разграбленного Рима, а может, идоле собственной работы – до монгольского нашествия иные обитавшие в Южной Сибири племена выплавляли металл, а у иных были государства, это после прохода орды они пришли в совершеннейший упадок, и государства, и ремесла…

Принято считать, что Золотую Бабу утащили в глухие неизвестные дебри, когда ею живо заинтересовались ребятки Ермака. Видимо, так и было – за последние четыреста лет не отыскалось ни единого мало-мальски убедительного следа, как ни искали. Вполне возможно, когда умерли последние прятавшие Бабу шаманы, народ суровый и некоммуникабельный, координаты захоронки, пусть и приблизительные, забыли сами кочевники. Самые убедительные версии гласили, что Баба спрятана где-то в пещере на плато Путорана. А это – горы Бырранга, нганасанское царство мертвых, тысячи квадратных километров безлесных гор и сопок, болот, тайги и голой тундры, абсолютно нехоженые и неисследованные места площадью с парочку Франций, если не больше. Даже не иголка в стоге сена – копейка в Байкале…

– Чушь собачья, – повторил он. – Единственная привязка к тем местам – это когда мы год назад филантропии ради финансировали экспедицию по отлову снежного человека.

– Помню. К нам, кстати, приходил один шизик, твердил, что там – города атлантов. Даже карту показывал из-за пазухи, самый уголочек. Ну, послали повежливее…

– К нам он тоже приходил, – кивнул Данил. – Тоже послали. Те, со снежным человеком, хоть пучок волос показывали и завлекательные охотничьи байки травили… Ладно. Если отвлечься от всей этой залепухи, вывод один: Костерина сбила машина, и связывают это с нами… Машину не нашли, не слышал?

– «Висяк» стопроцентный. Наши, кто сидит на криминальной хронике, говорили. Свидетель – одна-единственная бабуля, только и разобрала, что машина «белая и ненашенская». А может, и нашенская, бабуля «Таврии» от «Мерса» не отличит…

– Насчет налета на квартиру костеринской симпатии – правда или «говорят»?

– Похоже, правда. Судя по Рамоне.

– Куда ни сунься, везде Рамона… – проворчал Данил. – Где ее сегодня вечером можно с уверенностью прижучить?

– Вероятнее всего, в «Черной жемчужине». Там же лесбиянки тусуются третий год…

– А живет она где?

– На Маркса. Шестьдесят восемь «А», сорок вторая квартира.

«Район Георгина, – удовлетворенно отметил Данил, – все к лучшему в этом худшем из миров…»

– А где обитает костеринская симпатия?

– Вот этого, убейте, не знаю. Нужно копать. Где он обитал с женой, выяснить проще простого – звякните письменникам…

– У тебя с Рамоной как отношения?

– Нормально вроде.

– Кто ее мог возить на самолете в Байкальск? В прошлую, скажем, пятницу? Она, говорят, свою сенсацию приперла, едва приехавши с аэродрома…

– Да? Не слышал… – пожал плечами Соловей. – При мне об этом разговора не было.

– Постарайся разнюхать. И адресок симпатии тоже выясни. – Данил встал, кивнул и неспешно направился к машине. Сев за руль, взял рацию и распорядился: – Дежурную машину, любую – пусть ждут меня на перекрестке Маркса и Губернской, поедем в Ольховку…

Глава двенадцатая

Цыганский барон и другие

В каждом крупном городе отыщется район, который принято считать самым криминогенным (и пусть даже на других околицах преступления совершаются чаще и оформляются не в пример жутчее, слава «кровавых закоулков» живет своей собственной жизнью). Во всем мире, пожалуй, такими районами принято хвалиться перед заезжим народом – точно так же, как историческими зданиями, памятниками старины и прочими достопримечательностями.

Для Шантарска такой сомнительной достопримечательностью служила Ольховка. Писатель-краевед Милюхин, родившийся как раз в Ольховке (и тем не менее ухитрившийся ни разу не отсидеть, а даже закончить два института и жениться на дочке первого секретаря райкома), откопал как-то в архивах грамотку второй половины семнадцатого века, повествовавшую, как по приказу основателя Шантарского острога воеводы Дымянского казаки государевой службы устроили облаву на «татей, голоту воровскую, бляжьих жонок и другой ослушный народ, многую нечесть и сором учиняющи, которая же гулящая теребень, бражники и иной непотребный люд воровские домы держит в Ольховском посаде». Милюхин настаивал, что Ольховский посад как раз и стоял на месте будущей Ольховской слободы (понемногу с расширением города оказавшейся чуть ли не в центре нынешнего Шантарска). Вполне возможно, так оно и было – во всяком случае нынешний ольховский народ свято держался этой гипотезы, выводя свои корни из славных времен отцов-основателей (в чем нет ничего странного, если вспомнить, что в Австралии по сию пору считается крайне престижным иметь среди предков каторжника). Во всяком случае, уже во времена Петра Первого, когда полиция и суд стали обрастать архивами, Ольховская слобода, судя по сохранившимся документам, превратилась в непреходящую головную боль для тогдашних органов сыска, правопорядка и государственной власти. Чему благоприятствовали как удаленность от столиц и вообще от России, формировавшая вольнолюбивый сибирский характер, не привыкший стесняться глупыми параграфами, так и проходившая через Шантарск знаменитая Владимирка, славный кандальный тракт, по которому циркулировал в обе стороны отчаянный народ. И, наконец, местная топография. Центр Шантарска лежит в низине, а западная часть – на высоком плато, куда вели лишь две дороги. Меж ними и расположилась Ольховка, ограниченная с одной стороны рельсами Транссиба и тылами железнодорожных мастерских, а с другой – обрывом вышеупомянутого плато. Легко догадаться, что ольховцы промышляли на этих двух дороженьках сызмальства – и в царские времена, и после, когда вместо дорог вознеслись два огромных бетонных моста над стальной магистралью. А параллельно держали шинки, карточные притоны, скупку краденого и прочие интересные заведения.