Пиранья. Бродячее сокровище - Бушков Александр

Вид у темноволосой красавицы был определенно пристыженный. При других обстоятельствах Мазуру стало бы ее жалко, но он не хотел расслабляться. Не ждал ничего хорошего от предстоящей «командировки», поскольку научен был горьким опытом: сначала милая журналисточка, оказавшаяся полевым агентом ЦРУ, потом очаровашка Бриджит с ее наполеоновскими замыслами, наконец, дона Роза... Тенденция, однако? Следовало заранее смириться с тем, что и этодело дурно пахнет, а сидящая рядом с ним красотка, пусть конфузится сейчас не на шутку, наверняка при ближайшем изучении окажется очередным воплощением библейских пороков и черных замыслов. Научены горьким опытом, мерси... Нельзя расслабляться.

– Простите, – сказала она, то ли искренне раскаиваясь, то ли великолепно притворяясь. – Я не имела в виду... не хотела... я просто намеревалась...

– А короче?

– Я просто пыталась взять верный тон... Понимаете, с людьми вроде... с такими людьми... ну, в общем, я не знала, как держаться. Ясно вам?

– Да вроде бы, – сказал Мазур. – Ну что ж, это похоже на правду. Девушка из хорошей семьи горделивых идальго, училась в Штатах… надо полагать, на Юге?

– Тетя Роза вам говорила?

– Я и сам вижу, – сказал Мазур. – У вас классический южный выговор. Луизиана?

– Алабама. Университет Дьюка. Слышали?

– Господи, откуда, мы университетов не кончали, – сказал Мазур чистую правду. – В общем, другая социальная среда, а? Интересно, кого вы ожидали увидеть? Развязаного малого в шляпе набекрень, который то и дело прикладывается к фляжке, называет вас «деткой», глупо ржет, пошло шутит и то и дело пытается хлопать по заду? Ну, смелее!

– Если откровенно, что-то вроде...

– Ну, тогда мы квиты, – сказал Мазур. – Честно говоря, я тоже ожидал увидеть нечто другое. Очкастую кривоногую девицу в старушечьем платье, со стопкой книг под мышкой, распространяющую затхлый запах палеонтологических окаменелостей...

– Я – историк...

– Ну, в таком случае – затхлый запах исторических пергаментов...

Девушка улыбнулась почти спокойно:

– Ради точности – я специализируюсь на второй мировой. Вторая мировая война на море.

– Все равно, – сказал Мазур. – Любой архив, я думаю, пылью пропах...

– Не всякий. Вы забыли про компьютерные архивы.

– А это чего? – спросил Мазур тоном классического деревенского увальня с соломой в волосах и вилами под мышкой.

– Вот теперь – притворяетесь. По-моему, вы не такой простой...

– Простыми, дипломированная сеньорита, бывают только карандаши, да и то не все, – сказал Мазур. – Итак... Кристина-Мария-Луиза-Вероника-Амалия, насколько мне известно? Можно ради экономии времени выбрать какое-то одно имя из пяти? Вряд ли вас все время зовут пятью, даже в кругу благородных идальго...

– Кристина.

– Жаль.

– Почему?

– Предпочел бы Луизу, – сказал Мазур безмятежно. – При звуке имени «Луиза» у меня отчего-то возникает перед глазами образ порочной, распущенной, но очаровательной француженки с томным синим взором и полуприкрытой кружевами грудью...

– Ваш идеал женщины, а? Или... – она прищурилась. – Или такаявас лишила невинности в каком-нибудь портовом борделе?

– Господи боже, – сказал Мазур, выезжая на шоссе. – Ваши предки будут вертеться в гробах, как жареный барашек на вертеле. Такой лексикон для правнучки конкистадоров...

– Двадцатый век, как-никак, – сказала она, усмехаясь. – Эмансипация и все такое...

– Понятно, – кивнул Мазур. – Откровенно говоря, я бы предпочел кривоножку в очках...

– Значит, я вам не нравлюсь?

– Нравитесь, отчего же, – сказал Мазур. – Если речь идет о моих умозаключениях, то они таковы: с вами было бы весьма недурно побарахтаться в сарае на свежем сене, ночку-другую, но вот что касается постоянных, сложных и серьезных отношений – господи пронеси! Потому что такие как вы, своей сложной и утонченной натурой, яркой индивидуальностью всю душу вымотают. Но, повторяю, в сарае, да на свежем сене, без всяких обязательств...

Как он и рассчитывал, Кристина прямо-таки задохнулась от ярости, возмущенно отвернулась, уставилась на пролетающую мимо зеленую стену леса. Мазур ухмылялся про себя. Именно такую линию и следовало держать – то и дело злить ее, раздражать, сердить, выводить из себя. В ярости человек скорее проговорится, откроется, вообще, будет доступнее для анализа, для прокачки...

– Размечтались! – фыркнула она, по-прежнему отвернувшись.