Мертвый сезон - Воронин Андрей

– Ну и молодец. Все, счастливо тебе, партнер. Иди, иди, за пиво я заплачу.

Завьялов встал и вышел из кафе. Некоторое время Глеб смотрел ему вслед, а потом расплатился с подошедшей официанткой и отправился в ближайшее почтовое отделение. Здесь он составил и отправил в Москву телеграмму следующего содержания: "Устроился отлично встретился друзьями приступаю активному отдыху целую Федор".

Он знал, что еще до наступления вечера эта телеграмма ляжет на стол генералу Потапчуку, и очень надеялся, что Федор Филиппович отреагирует на нее незамедлительно.

Глава 11

Когда впереди показался скалистый мыс с белевшими наверху развалинами старого маяка, Эдик дал команду заглушить мотор и поднять парус. Рокот двигателя стих, за кормой исчез пенный бурун; последний клочок сизого дыма еще плыл над водой, цепляясь за верхушки пологих волн и прямо на глазах тая, а над яхтой уже развернулось косое треугольное полотнище. Легкий ветер наполнил его, прочная синтетическая ткань натянулась, заскрипели, пробегая по блокам, крепкие нейлоновые веревки, морского названия которых Костя Завьялов, человек сугубо сухопутный, не знал и знать не хотел. Яхта замедлила ход, но все равно довольно резво продвигалась параллельно скалистому, изрезанному эрозией берегу, более или менее точно повторяя все его изгибы.

Волны плескали в пластиковый борт; острый, по старинке обитый медью нос раздвигал их, резал пополам, оставляя в месте разреза расходящиеся пенные усы. На носу в картинных позах стояли две загорелые девушки в бикини, обе блондинки. Костя видел, что одна из блондинок натуральная, а другая крашеная; впрочем, обе были молоды, стройны и выглядели весьма аппетитно – по крайней мере, со спины. В лицо Костя их до сих пор не видел: они торчали на носу, лишь время от времени меняя позу, с того самого момента, как яхта отошла от причала. Так велел Эдик, а Эдика здесь слушались беспрекословно, хотя говорил он негромко и даже вежливо.

Сам Костя получил приказ сидеть в кокпите и не высовываться, чтобы его борода не светила на все Черное море. Он послушно сидел, где было велено, глазел на девушек – натуральная блондинка была в белом купальнике, а крашеная – в бледно-голубом, – курил, благо этого ему никто не запрещал, и думал, правильно ли он поступил, сдав москвича людям Аршака Багдасаряна. Как он ни ломал голову, с какой стороны ни подходил к рассмотрению этого сложного вопроса, у него все время получалось, что правильно. Особенно ясно это становилось теперь, когда он сидел на борту роскошной яхты, а вокруг него были спокойные, уверенные в себе и даже веселые люди. Они перебрасывались шутками, смеялись; сколько ни вглядывался Костя, ему так и не удалось заметить на их смуглых лицах ни тени тревоги или беспокойства, не говоря уже о страхе перед объявившим им войну одиночкой. Это были хозяева положения – вернее, просто хозяева, собравшиеся на охоту, чтобы пристрелить повадившегося шастать по дворам медведя.

Ну о чем тут было думать? Костя представил себе чокнутого москвича, который где-то там, забившись в каменную нору, ждал каких-то дурацких одеял, консервов, хлеба и водки, и ему стало смешно. Если понадобится, Аршак выставит против него целую армию, и Косте вовсе не улыбалось оказаться у этой армии на пути. Нет уж, если не повезло ему оказаться втянутым в эту историю, то он, по крайней мере, будет на стороне сильнейшего. Как там древние-то говорили? Лучше быть первым в провинции, чем последним в Риме, во как! Стаканыч, земля ему пухом, любил это повторять, когда покупатели спрашивали, почему он не выставляется в Москве. Вот и Костя так же рассудил: уж лучше быть в милости у хозяев этого города – не самого, между прочим, захудалого на свете, – чем ждать какой-то благодарности от московской братвы. От них дождешься, как же! Хорошо, если не убьют от полноты чувств. Штуку баксов по-легкому срубил, и будет, остальное Аршак даст, не обидит. Армяне, если с ними по-хорошему, тоже люди, да еще какие! Знают, что за все платить надо, и платят не скупясь – не то что наши жлобы...

Эдик стоял на мостике во весь рост, поднеся к глазам бинокль. Он был одет в свободные белые брюки и просторную спортивную куртку, тоже белую, без единого пятнышка. Туфли на нем также были белоснежные, и спортивная рубашка тоже, и бейсбольная шапочка с длинным козырьком – все белое, белее первого снега, и на этом ослепительном фоне смуглое лицо и коричневые волосатые руки Эдика выглядели почти черными. Одна только эта вызывающая, неестественная манера одеваться во все белое и при этом оставаться чистым, будто только что из прачечной, внушала Косте уважение и робость. Сам он так ни за что не сумел бы – непременно извозился бы, как свинья, в первые же полчаса. Да что там полчаса – минуты хватило бы! А этому – хоть бы что, он как будто и не потеет...