Кровавый путь - Гарин Максим

– Не пойдете, вас конвойники прикончат.

И заключенные двинулись по узкому проходу туда, к купе, где лежали расстрелянные Василием Башметовым его же товарищи.

* * *

Начальник конвоя узнал о побеге ровно через час. Узнал случайно. Могло пройти и два часа, и три, если бы командиру роты не пришло в голову пойти проверить, как несут службу его подчиненные, конвойники, скорее всего, он оставался бы в неведении до самой остановки. Но так уж случилось.

У командира роты капитана Свиридова, человека опытного и видавшего многое за свою долгую службу, перехватило дыхание, когда он увидел, что творится в купе третьего вагона.

– Ну, бля! – единственное, что он смог выдавить из себя.

– Да.., товарищ капитан.

– Ну…

Минут через десять прозвучал сигнал тревоги и все конвойники были подняты в ружье. Поезд за этот час успел пройти около девяноста километров. Заключенные, находившиеся в вагоне, из которого совершен побег, были допрошены жестоко – так жестоко, как, возможно. Их не пытали так изощренно, даже в следственном изоляторе. И заключенные, естественно, проговорились, сказали, когда именно услышали выстрелы.

И капитан Свиридов выяснил, побег четырех заключенных, неизвестно как выбравшихся из своей камеры, совершен на двести девяносто седьмом километре.

За окнами начинался неспешный рассвет.

– Вот бля.., вот бля… – приговаривал капитан Свиридов и, грязно матерясь, отдавал распоряжения.

Еще через два с половиной часа, когда окончательно рассвело, на двести девяносто седьмом километре кружили вертолеты. А заключенные – Грош, Сема и их молодой кореш уходили по последнему весеннему снегу к реке. Своего четвертого приятеля, с которым случилось несчастье, они оставили под насыпью железной дороги. Когда заключенные выпрыгивали из вагона, первым совершал прыжок Грош, за ним Сема, а уж потом молодые. Одному из них не повезло, он сломал левую ногу. Когда Грош и Сема нашли его, из голени торчала острая кость, пробившая ткань брюк. Молодой парень корчился, на побелевших губах, потрескавшихся и искривленных, выступила кровавая пена.

– Не бросайте меня! – взмолился заключенный.

– Не сцы, не бросим, – сказал Сема и посмотрел на Гроша.

Тот пожал плечами.

– Куда его тащить, нам самим надо ноги уносить. Его не спасем, а сами погибнем.

– Братки, братки… – взмолился парень, скребя пальцами крепкую, как засохший бетон, корку снега. На снегу виднелась кровь. – Не бросайте меня, не бросайте! Спасите! Я буду молчать!

– Конечно, будешь молчать… – кровожадно сузив глаза, пробормотал Грош.

– Давайте возьмем! – попросил второй парень, поглядывая то на Гроша, то на Сему, понимая, что его слово здесь ничего не решает, но не хотелось ему брать грех на душу самому.

На своего приятеля-подельщика он смотреть боялся, вернее, не хотел встречаться с ним взглядом.

– Придется тебя бросить, придется, – сказал Сема, – ты уж нас прости, кореш, но с тобой мы далеко не уйдем. Понимаешь, не уйдем!

А нам надо отсюда выбираться. Ты бы сам так сделал.

Заключенные смотрели на огоньки удаляющегося поезда, слышали грохот вагонов.

– Не бросайте, не бросайте! Хоть закурить дайте! Сигареты оставьте.

– Закурить – это пожалуйста, – буркнул Сема, вытряхивая из пачки сигарету, долго на ветру раскуривал ее. Лишь после того, как сделал несколько затяжек и сигарета уменьшилась на половину, он сунул окурок в трясущиеся пальцы раненого заключенного. – Вот, на, покури.

Тот судорожно затянулся, закашлялся.

– Не бросайте меня, хлопцы, не бросайте…

– А ты как бы себя повел? – пробормотал Грош. – Небось, сделал бы ноги?

– Я же замерзну.

– Не бойся, не замерзнешь, – сказал Грош. – Вернее, замерзнуть-то ты замерзнешь, но не почувствуешь уже ни холода, ни боли – ничего не почувствуешь, – и его правая рука передернула затвор автомата, досылая патрон в патронник.

Щелчок механизма был мягкий, но отчетливый, словно сломалась ветка, – Не надо… Не надо…

– Нет, надо, кореш, надо. Так будет спокойнее. Нам так будет спокойнее и тебе лучше.

Грош выстрелил почти в упор, буквально на пару сантиметров не донеся ствол «Калашникова» до головы парня и тут же отпрянул. Тот зажмурил глаза и с каким-то странным, растерянным выражением встретил свою смерть. Пуля вошла в висок. Заключенный несколько раз дернулся.

– Ты снял бы с него сапоги, переобулся бы, а то обувка у тебя никудышная, – голосом знатока сказал Сема, обращаясь к молодому заключенному, который стоял в стороне по колено в снегу.