Ашхабадский вор - Бушков Александр

– А почему бы просто-напросто не предупредить эту роту охраны о готовящемся покушении? – задал свой вопрос и Гриневский.

– Ничего не даст. Они и так будут работать с полной отдачей, не сомневайся, – сказал Дангатар. – А Сердар не отменит свое появление на площади. Он не покажет себя трусом перед родственником саудовского короля.

– А если предупредить КНБ?

– То, возможно, ты предупредишь как раз врага в аппарате КНБ, – на сей раз Таксисту ответил Иван.

– Откуда ветер дует, кто стоит за подготовкой неизвестно? Гурбанберды Саидов? – спросил Дангатар.

– Нет. Неизвестно, – два раза, на каждом слове щелкнул четками Узбек.

– Саидов или кто-то другой – это оставим на потом, – сказал Иван. – Нас волнует, чтобы Сердар остался жив и остался править. Скажи нам сейчас свое окончательное слово.

– Да в общем я уже его сказал, Иван. Я сделаю все, что смогу. А вы, Петр и Алексей?

«И на хрена спрашивать! – Карташа эта трогательная и пустая формальщина разозлила. – Будто нам оставлен выбор. Нет, вот щас возьму и заявлю – а пошли вы все со своими Сердарами-Шмедарами! Покедова, хлопцы, я порулил, куда глаза глядят. Ага, и вы тут же кинетесь целовать меня на прощание!»

Сказал же Алексей все-таки другое:

– Можно попробовать.

– Вы уж попробуйте, – Иван провел по ним, по Карташу и Гриневскому, столь ласковым взглядом, что Алексей невольно представил себя сидящим на колу и без кожи. – От этого многое зависит...

Глава 16

Ашхабад, мечта моя…

Двадцать восьмое арп-арслана 200* года, 15.22

По всему городу были развешаны зеленые знамена с пятиглавым орлом и портреты Туркменбаши, некоторые из которых целиком закрывали собой стены домов. Повсюду встречались транспаранты с лозунгами, разумеется, главным образом на туркменском, но немало было и на русском: «Двадцать первый век – Золотой век туркмен», «В единении можно растопить грунт и камни», «Туркменистан – это заветный очаг, чистый, гордый и святой» и тому подобное. Карташ догадывался, что это не что иное, как изречения Сердара, светоча туркменских сердец, опоры нации, справедливого Вождя, обладающего мудростью Пророка, ниспосланного Богом правителя и всякое, всякое, всякое…

Город, однако, поражал. Карташ не бывал здесь раньше, не мог сравнить, но сейчас он словно бы попал в фильм-сказку на восточную тематику. В какого-нибудь «Багдадского вора» или в «Золотое приключение Синдбада». Фонтаны серебрятся на каждом шагу, полно зелени, полно скамеек для отдыха (причем Алексей так и не увидел ни одной сломанной или со старательно выцарапанными на спинке перочинным ножиком: «Мыратберды плюс Гозель =?», «Сердар – чемпион»), улицы подметены и вымыты. Поистине восточного великолепия вокруг – навалом, как доставшегося от старины глубокой, так и современного происхождения. Дворцы, мечети, минареты, особняки, памятники, настоящие восточные базары со всем присущим им гомоном, многолюдьем, завалами товаров и экзотикой – будь Карташ туристом с фотоаппаратом на шее, извел бы уже не одну пленку.

Опять же какой-нибудь очкасто-бородатый демократишка разбурчался бы, что, мол, правящая верхушка жирует за счет бедствующего народа, пускает пыль в глаза заезжим гостям, а за пределами столицы простые люди горе мыкают на нищенскую зарплату. И в чем-то был бы прав, но если, черт возьми, что-то нравится, будь то женщина или город – чего ж не любоваться, зачем омрачать это удовольствие желчными мыслями. Ведь ежели при взгляде на красивую женщину думать о голодающих в этот момент африканских детях, то так недолго и до импотенции себя довести. Если город создает хорошее настроение – нечего его себе чем-то там портить. К тому же, своих бревен в глазу хватает. У нас хоть и гуляет по стране названая демократия, но Москва жирует точно так же, наплевав на всю остальную Россию. Да и красоты Питера, если вспомнить, возвышаются на крови и костях их строителей. Одних пленных шведов аж двадцать тысяч душ так и остались лежать под гранитом Петербурга. Но – любуемся же, восторгаемся...

Он и Гриневский находились в Ашхабаде второй день. Второй день они совершали прогулки по городу, подолгу задерживаясь на площади Огуз-хана – как выяснилось, Огуз-хан есть национальный герой туркмен и даже изобретатель какой-то там доисторической письменности, на которой древние туркмены оставляли послания потомкам. Это, собственно, и было их заданием. Неизвестно, насколько в действительности Дангатар полагался на их с Гриневским опыт, знания и чутье. Видимо, не слишком. Но раз уж выдал их за специалистов – они должны были хотя бы изображать. Стараться для так называемых помощников, к которым больше подходило наименование конвоиры или вертухаи. Парочка соглядатаев была приставлена к ним ворами. «Ваши переводчики и охранники», – так представил их Иван. (Вот кто, кстати, не нужен в Ашхабаде – это переводчик. В столице русским владели, похоже, все горожане, в том числе и те, кто родился и вырос в уже независимом Туркменистане.)