Ведьма из яблоневого сада - Арсеньева Елена

Ну да, вот такие это были часы. Старые-престарые, может быть, водруженные на колокольню в том же самом XIV веке, когда был построен храм в Муляне. Когда они били девять, то, значит, сейчас семь. Потом, в положенное время, они отбивали восемь, потом – нормальные девять, ну и так далее. Алёна обожала мулянские часы. С их боем у нее были связаны некие странные воспоминания [9], которые она предпочитала держать в тайниках своей души, запрещая им воскресать. Вообще, в тех самых тайниках скопилось столько запретных воспоминаний, что им было тесно, они иногда высовывались наружу и начинали колоться – в точности как «умные мозги» Страшилы Мудрого!

И все же Алёна каждое утро упорно ждала боя часов. Для нее это был ритуал. Бургундский ритуал. О, какое название для романа! Бой часов, и стук каштанов о землю, и блеклый свет, пробивающийся сквозь тяжелые решетчатые ставни ее спальни… Крепежи для ставен были сделаны в виде маленьких монашеских голов в низко надвинутых клобуках. Со временем монахи порядком заржавели и поднимались в своих пазах с трудом, так что Алёне приходилось прилагать немало усилий, чтобы закрепить открытые ставни. Она высовывалась из окна сильно-сильно, испытывая небольшой страх. Она вообще боялась высоты, пусть даже высоты второго этажа. Но все равно постоянно высовывалась и встревоженно поглядывала вниз, на старое крыльцо. В прошлом году она лично замостила его каменными плитами и жутко гордилась собой, и задирала нос, и размышляла, что воздвигла себе теперь аж два памятника: один – нерукотворный – в виде многочисленных, нет, ну в самом деле многочисленных своих детективчиков, а другой – в виде замечательно стилизованного под XIV век крылечка в столь любимом ею мулянском доме. Чтобы не думать о том, как она будет выглядеть на каменных плитах, если потеряет равновесие и свалится из окна, Алена косилась на старинный и тоже каменный водосток, невероятно красиво пересеченный длинной плетью плюща, и, залюбовавшись, переставала бояться, успокаивалась. Плющ здесь был кругом: низкая ограда была обвита им, и стены дома со стороны двора, и старинный колодец, давно заглохший, и чахлые сливы в глубине запущенного сада… И по обочинам тех дорог, по которым любила бегать Алёна, плющ, случалось, так густо заплетал деревья и кустарник, что прорваться через эту живую изгородь было невозможно, особенно если кустарником оказывалась дикая ежевика или шиповник. И как же он цвел, тот плющ! Роскошными гроздьями мелких блекло-белых цветов, чей аромат схож с ароматом липы.

Ну так вот. Дождавшись с колокольни девятого удара, означавшего семь часов утра, Алёна крадучись спускалась по невыносимо скрипучим ступенькам рассохшейся лестницы, каждый раз мысленно бранясь, обмирая и недоумевая, почему в каменном доме XIV века нельзя было выстроить каменную же и нескрипучую лестницу. Внизу, на кухне, она варила кофе, потом вылезала на знаменитое крыльцо через окно (двери были закрыты на скрипучие, дребезжащие замки, и Алёне не хотелось ни время на них терять, ни шум поднимать), перепрыгивала через каменную оградку террасы на асфальт и так же крадучись шла по Муляну, стараясь не спугнуть собак, которые все равно, почуяв ее, начинали громогласно выражать свои чувства. Иногда она медлила около крыльца, не зная, какую из дорог, ведущих из Муляна, выбрать: на Аржантей, на Френ, на Сен-Жорж, на Нуайер, на Тоннер или на Самбур. Везде были свои чудеса, свои красоты… Она любила там все, она знала там каждый метр: обочины, поросшие репейником; косогоры, затянутые зарослями дубняка; яблоневые сады и виноградники на склонах, шелест сухой листвы в узких тоннелях между обрывами, когда чудится, будто вслед тебе несется незримый велосипедист; рощи грецкого ореха; просторные, недавно сжатые поля; распятия при дорогах; таинственные фермы вдали; дорожные указатели, окруженные клумбами; силуэты деревенских колоколен, возникающие вдруг в просветах между деревьями; свист скоростных поездов неподалеку; просеки в прохладных лесах, где запросто можно увидеть косулю, которая вдруг замрет в прыжке, глядя на тебя, – и немедленно исчезнет, как призрак… Все прекрасно, призрачно, недолговечно. И все чужое – другая реальность, другая страна, другой мир, другая Вселенная… И почему все так дорого, так близко ее душе здесь, в этой чужой стране? Загадка!

Ладно, без драм, как говорил один персонаж любимейшего романа, без драм!

Сегодня проблема выбора направления для утренней пробежки не стояла: Алёне предстояло отправиться в Нуайер. Морис завез в Мулян свое семейство в виде Марины, пятилетней Лизоньки, двухлетней Танечки и примкнувшей к ним Алёны – и вернулся в Париж работать. Холодильник был забит продуктами, но что-то забыли купить (например, сметану), что-то кончилось (например, соль). Магазина в Муляне не имелось, и, хоть каждый из соседей счастлив был бы съездить в Тоннер и привезти милой Мари́н из тамошнего супермаркета чего ее душеньке угодно, Алёна, которая терпеть не могла никого ни о чем просить, предпочитала отмахать ни свет ни заря с пустым рюкзаком за шесть километров в Нуайер – и проделать обратно весь путь с рюкзаком полным. Это был истинный кайф для фанатичной шейпингистки, лишенной здесь, в бургундской глуши, привычного и такого необходимого ей спортзала.

Итак, Алёна бежала в Нуайер. Дождик начал накрапывать сразу, лишь только она отошла метров на десять от дома. Да хоть бы он и застал ее на знаменитом рукотворном крыльце-памятнике – все равно вернуться за зонтиком было невозможно, чтобы не нашуметь, то есть невозможно вообще. Да и ладно, не сахарная – не размокнет. А может, тучки еще разойдутся. Она миновала ворота усадьбы Жоффрея Пуссоньера, раскланявшись с его огроменным псом по имени Атлет – их только вчера познакомили, и они с Алёной немедленно прониклись самой жаркой привязанностью друг к другу. Облобызавшись с Атлетом и поздоровавшись с его жаркоглазым хозяином, она побежала дальше. На окраине деревни, как всегда, воровато оглянулась, свернула на обочину, подобрала с земли упавшее яблоко – огромное, красное, – потом еще пару и наконец вернулась на дорогу. Два яблока она сунула в свой пустой пока рюкзак, а от третьего, небрежно обтерев его о шорты, откусила – и даже зажмурилась от щекочущего остро-сладкого вкуса. В магазинах таких яблок не бывает. Никогда!

Хрумкая яблоком, она трусила по пустой дороге. Дождь усиливался. Алёна старалась не думать о том, что вымокнет насквозь. До Нуайера еще километра четыре. Хороша же она там будет… А потом обратно шесть, и все в гору. Нуайер лежал в низине, попасть туда было – делать нечего, а вот выбраться… да еще с рюкзаком…

Ну, и что проку думать о неизбежном? Алёна гнала от себя мысли о дожде, стараясь угадать, что так интригующе побрякивает в такт шагам в ее пустом (яблоки она уже съела) рюкзаке. Ах да, это солнечные очки! О чем она думала, когда сунула в рюкзак очки в такой день? Нужны они ей, как рыбе зонтик! Кстати, зонтик сейчас очень не помешал бы…

Лицо ее было влажным, и с волос начало капать на шею. Дышалось непривычно тяжело – трактор методично колесил по полю в стороне, где то ли рассыпали, то ли распылили удобрения, и этим ранним утром аромат Бургундии был отравлен аммиачным, а может быть, азотным или калийным духом, сильно прибитым к земле тяжелым туманом.

Как надоел дурацкий трактор со своим рокотом… Всю романтику отравил! Мотается от края до края поля, и Алёне кажется, что тракторист разглядывает ее как-то особенно пристально.

Да нужна ты ему, смотреть на тебя, подумаешь, красота несказанная!

Сегодня как-то было все не так. Бабушка, помнится, говорила, когда настроение ни с того ни с сего портилось: «Будто через жабу переступила». Вот именно. Та ужасная старуха, которая смотрела на Алёну из крайнего дома Муляна, была похожа на жабу. Белую, раздутую, бородавчатую… Говорят, если часто брать жаб в руки, покроешься бородавками, во-первых, ну и дождь пойдет, во-вторых. Алёна поздоровалась со старухой, похожей на жабу. Вот та все и испортила своим мертвенным взглядом. Дождь уже идет. Да ну, ерунда, ведь он начался еще до встречи со старухой. А настроение… Ничего, через несколько минут Бургундия свое возьмет!

Трактор приблизился к обочине, и Алёна увидела, что тракторист и впрямь смотрит на нее очень внимательно. Бывало такое, что особенного… Но ей всегда улыбались, кивали, махали: французы – народ приветливый, а с хорошенькими длинноногими женщинами в шортах – вдвойне приветливей. А сегодня дядька пялился недобро, молча.

А ну как съедет сейчас на дорогу… Трактор вроде бы неуклюжий, но ведь от него не убежишь!

Что за дурь в голову лезет? Зачем ему съезжать на дорогу и гоняться за ней!

А между прочим, симпатичный он мужик, тот тракторист. Горбоносый, черты правильные, на голове каскетка козырьком назад.

Да и ладно, попялился, развернулся – да и отъехал по своему маршруту. И в мыслях у него, оказывается, не было ничего криминального. Ох уж эти дамы-детективщицы с их неуемным воображением!