Ведьма из яблоневого сада - Арсеньева Елена

А может быть, он все же умер? Может быть, Селин Дюбоннез не брала на душу греха? Может быть, она и представления не имела о Патрике Жераре?

Алёна не знала, не знала. Никто не знал, кроме самой Селин, кроме Патрика и, конечно, кроме господа бога, которому ведомы вообще все людские поступки. Но ни одному из них троих нельзя было задать вопрос – и получить ответ. То есть спрашивать-то можно сколько угодно, да что проку…

Она уже начала засыпать, да вдруг вспомнила, что́ ее может ожидать завтра. Тогда Алёна не поленилась – встала, снова пошла в ванную и написала одно письмо, которое можно счесть прощальной инструкцией для Марины. Грустно и страшновато было писать такое письмо, как-то не приходилось Алёне в жизни писать предсмертных записок, а оттого она потом снова не могла уснуть долго, долго, долго, ворочалась в постели и вздыхала. Уже и Марина прокралась снизу, почти не скрипнув ни единой ступенькой старой лестницы, уже пропели вторые петухи, а Алёна все думала, думала, все никак не могла уснуть. Потом забылась… и немедленно явился Игорь со своими объятиями и поцелуями, но и те и другие были такими вялыми, словно в его объятиях находилась не Алёна, живая и навечно, пожизненно, смертельно в него влюбленная, а какой-то полуостывший труп. Конечно, кому ж охота с трупом целоваться?!

Вот с такой невеселой мыслью Алёна проснулась, посмотрела на светящийся циферблат часов, обнаружила, что уже половина седьмого, выключила будильник прежде, чем он зазвенел, положила на подушку листок – тот самый, над которым корпела перед сном, – и вышла в ванную, чтобы принять душ. Она даже голову с невероятной торопливостью вымыла, почему-то вспомнив, что русские воины мылись перед боем всенепременно, а также надевали чистое белье… чтоб, значит, на небеса чистыми попасть… Алёна не была русским воином, однако шанс попасть нынче же на небеса у нее имелся очень большой и невыносимо серьезный! Потом она выпила кофе, от которого у нее почему-то началась изжога, так что пришлось пожевать кусочек багета, упаковала дневник Николь Жерарди, как было условлено, в герметическую банку и вышла из дому, прижимая ее к себе. Вышла со сжавшейся душой и не в самом лучшем настроении, которое еще ухудшилось, когда она поскользнулась на куске подсолнуха.

Черт, подсолнух… Что за глупости, а? Кто тут стоял ночью и смотрел на окна, за которыми маялась бессонницей Алёна?

Может быть, это не слишком скромно со стороны женщины за сорок, однако она была совершенно убеждена, что неведомый человек смотрел именно на ее окно, а не на окно Марины, хотя Марина и моложе, и красивей, и вообще… Но Алёна опасней, а потому именно на ее окошко пялился тот человек, и, очень может быть, палец его в тот момент лежал на спусковом крючке.

Она вышла из дому ровно в семь и, стоя на крыльце, еще успела послушать, как старые церковные часы бьют девять, что означало семь. До холма на дороге в Сен-Жорж, куда надлежало отнести дневник Николь, ходу было минут двадцать, ну а бега – в два раза меньше. То есть Алёна будет там в семь десять, в семь пятнадцать самое позднее. Ей предписано появиться в восемь? Ну уж нет, нема дурних, как говорят наши бывшие братья славяне, а ныне – незалежные и незаможные жители вильной Украины. Нема дурних!

Алёна отнесет банку под дуб, а вернется другой дорогой, через Сен-Жорж. И если с ней что-нибудь случится, Марина прочтет ее последнее письмо, в котором Алёна по пунктам изложила все свои подозрения и выводы.

Алёна никогда не убирала утром постель, потому что боялась нашуметь и разбудить Танечку, которая на рассвете спала очень чутко. Но Марина, которая, как уже говорилось, была отлично вышколена своим французским супругом, немедля бросалась ту постель застилать, и не абы как, а на французский скрупулезный манер, чтоб ни морщинки, чтоб одеяло и простыня заправить гладко-гладко под матрас, чтоб уголки подушки натянуть, чтоб вся постель производила впечатление отутюженной! Разумеется, она и сегодня поступит так же. И найдет на подушке прощальное письмо.

Задача Алёны – вернуться с прогулки до девяти часов, чтобы письмо изъять, ведь Марина встает в девять. Вернется – все так и останется шито-крыто. Не вернется – ну, стало быть…

Стало быть, судьба такая, вот что.

Ее невыносимо тянуло пройти по дороге, ведущей в Нуайер, и посмотреть на дом, в котором жила Селин Дюбоннез, а потом выйти на дорогу в Сен-Жорж через поля, в обход. Но кто знает, вдруг старуха стоит у окна и увидит Алёну? И подумает, что она решила нарушить уговор?

Черт ее знает, старую сумасшедшую, какой будет ее реакция. Конечно, Шекспир сказал, что во всяком безумии есть своя логика, но, чтобы постигнуть ее, надо тоже свихнуться.

Спасибо, не хочется. Кушайте сами.

На окраине Муляна, там, где из него вела дорога на Сен-Жорж, стояло распятие. Алёна, понятное дело, перекрестилась, помолилась – да и припустила трусцой к далеко видному со всех сторон холму с великолепным дубом на вершине.

Опять явился откуда ни возьмись любимый Пушкин. Но на сей раз он ободрения, противу обычая, не принес. Совсем даже нет! Без успеха пошла и «Сказка о мертвой царевне»…

Выкинув из головы все, что можно было оттуда выкинуть, особенно всю поэтическую некрофилию, Алёна наконец достигла тропы, которая вела к дубу.

Остановилась, огляделась… На шоссе ни души. На жнивье не лежит в засаде человек в красной каске вместе со своим мопедом. Спрятаться машине с убийцами просто негде: до леса далеко, кругом обширные поля. Предположить, что в дупле сидит снайпер, невозможно по той простой причине, что дупла у дуба нету. На ветвях запросто могла бы воссесть воспетая Пушкиным русалка, но человеку там будет крайне неудобно. И его увидит всякий-каждый. Нет никого на ветвях! Путь свободен. Конечно, есть риск, что, пока Алёна будет подниматься на холм, злодеи откуда ни возьмись появятся, но тут уж остается положиться на собственное везение. Или ее трюк с ранним приходом под дуб удастся, или нет. Ну, побежали!

И она побежала к холму, то и дело перекладывая из руки в руку банку с бесценным и столь опасным раритетом.

Вот тут-то Алёну и увидел человек, который мечтал ее убить. Он расположился на холме, откуда были видные все дороги, ведущие из Муляна. Все – кроме дороги в Сен-Жорж, потому что она сначала проходила через низину. А когда Алёна пошла к холму, он просто глазам не поверил, увидев ее.

И плюнул от досады. Вот плюнул в заросли ежевики, и все. Невезуха! Вчера не повезло, сегодня не повезло…

Впрочем, еще не вечер. У него есть время нагнать эту тварь на дороге в Сен-Жорж или, что еще лучше, подстеречь ее на обратном пути. Он поспешно сел за руль и поехал с холма.

Утром я долго не спускалась вниз. Голова болела просто невыносимо, даже есть не хотелось. Я валялась в постели, бездумно слушая шум за окном. У двери наша приходящая служанка судачила с молочником. Выглянул повар (тоже наемный, приходящий) и цыкнул на нее: пора, дескать, за работу. Все стихло, молочник ушел. Потом завел свою протяжную песню точильщик. Кричали что-то мальчишки.

Служанка осторожно стукнула в мою дверь: принесла воду для умывания.

– Как у вас тут душно, мадемуазель! – воскликнула она. – Камин топили? Позвольте открыть окно, проветрить комнату? Тут угореть можно.

Я позволила, и Барбара открыла окно. Сразу стало легче дышать.

Почему я сама не догадалась, интересно? Да просто не было сил встать. Кажется, я и в самом деле угорела немного…

Потом Барбара помогла мне одеться, сбегала за завтраком. Обычно я любила есть одна, но тут попросила ее прибрать в комнате:

– А то потом забегаешься по дому, тебя и не дозовешься, Барбара!

Она взялась перетряхивать мою постель, смахнула метелочкой пыль с мебели. Сбегала за щеткой, принялась подметать пол. Я всегда уходила, когда начиналась уборка (кому охота пыль глотать?), но тут сидела да сидела. Голова все еще ныла. Барбара думала, что я слушаю ее болтовню о разносчике из зеленной лавки, с которым она превесело проводила время, но я просто смотрела на нее, не видя, улыбалась и кивала, не слыша ни единого слова.

Вдруг в дверь постучали. Заглянула мамаша Мишю, сиделка. У нее было встревоженное лицо.

– Мадемуазель Николь, не соблаговолите ли вы спуститься? – проговорила она торопливо. – Ваш батюшка призвал к себе вашего брата, а мы никак не можем выполнить его просьбу.

Я непонимающе посмотрела на нее.

– Мы стучим в дверь его комнаты, а он не отвечает, – пояснила мамаша Мишю.

– Так просто зайдите, вот и все.

– Дверь заперта. Может быть, вы сможете открыть, у вас же все ключи…

– Зачем мне держать у себя ключ от комнаты моего брата? Я его вчера отдала ему, чтобы он мог запереться, если захочет. Послушайте, а может быть, Себастьян ушел рано утром? Может быть, ему зачем-то было нужно вернуться в монастырь?