Ведьма из яблоневого сада - Арсеньева Елена

И тут словно прошумело что-то за спиной Алёны. Ощущение было такое, будто ветер прогнал за спиной охапку сухих листьев. Она даже оглянулась, но оказалось, что хозяйка салона всего-навсего включила климатизёр, в смысле кондиционер, на полную мощность. Алена уже приподнялась над стулом, собираясь встать и уйти, как вдруг два слова из тех, что только что порознь мелькали у нее в голове, оформились в пару и предстали перед ней в неразрывной связи: история семьи.

Ну конечно! Жоффрей ведь упоминал, что Патрик писал истории семей. И его случайно заинтересовала история семьи Жерарди, после чего он приехал в Мулян, где с ним и случилось то, что случилось: он или умер, или погиб.

Алена мигом настучала в искалке: «Patric Gйrard, l’histoire de la famille» («Патрик Жерар, история семьи») – и через минуту «Google» сообщил ей, что результат поиска один. Единственная найденная фраза выглядела так: «Патрик Жерар… увлекся историей этой семьи», – а ссылка отправляла к интервью с профессором Филиппом Оноре, взятому у него по случаю его пятидесятилетия ровно пять лет тому назад.

Негусто, но хоть что-то. А потому Алёна поспешно кликнула на ссылку.

«Наш собственный корреспондент Мишель Леру взяла интервью у профессора Сорбонны, доктора права Филиппа Оноре, которому в прошлое воскресенье исполнилось пятьдесят. Веселый, спортивный, обаятельный, успешный, умный, талантливый мэтр Оноре, отвечая на вопросы Мишель, не уставал параллельно отвечать и на телефонные звонки: поток поздравлений не утихает! И все же интервью состоялось.

– Ваши научные труды, мэтр Оноре, читаются как авантюрный роман. Ваш интерес к истории французского права XVI—XVIII веков носит характер не столько исследовательский, сколько чисто человеческий. Мне удалось узнать, что и ваши многочисленные поклонники, профессор, и столь же многочисленные завистники и неприятели называют вас между собой Канканье [22]. Поэтому мой первый вопрос, мсье Оноре: известно ли вам об этом и знаете ли вы причину, по которой вам дали такое прозвище?

– Конечно, известно. Более того, я даже знаю, кто был моим так называемым крестным отцом, то есть кто именно дал мне прозвище. В ту пору мы с тем человеком были врагами, теперь он вполне утвердился в науке и у него нет никакого повода завидовать мне или что-то со мной делить. Поверьте, прозвище меня ничуть не напрягает, я его воспринимаю скорей как комплимент, потому что оно дано мне именно по причине легкой, если так можно выразиться, усвояемости моих научных трудов. Вы изволили выразиться, что они читаются как авантюрные романы. Это происходит именно оттого, что я строю свои исследования на примере подлинных человеческих историй, судеб конкретных людей. Все они по разным причинам были – каждый в свое время – принесены богине Юстиции. Но они не просто жертвы приговора, не просто осужденные в связи с таким-то преступлением или по такой-то статье кодекса. Они прежде всего живые люди, и, само собой, у каждого имелась причина совершить свое преступление. Другой вопрос, насколько эта причина убедительна с точки зрения человеческой морали и правосудия. Приговор и наказание меня интересуют в данном случае лишь постольку, поскольку я пытаюсь исследовать истории жизни так называемых «судебных ошибок». Я пытаюсь проникнуть в тайны тех людей, в их страдания и надежды… Я делаю эти страдания и эти надежды всеобщим достоянием – вот, наверное, оттого меня и прозвали Канканье.

– Честно говоря, такой подход к истории юстиции сложно назвать привычным.

– Ну, зато книги мои читать интересно, вы сами сказали. Что в конечном счете самое важное. Я хочу, чтобы бездушные строки истории проходили не столько через разум, сколько через сердце человека.

– Мэтр Оноре, а почему вы избрали столь нестандартный подход к истории юстиции? Как вам в голову пришло взглянуть на столь сухую и даже несколько схоластическую науку, историю юстиции, с такой нестандартной точки зрения?

– Я должен благодарить за это одного моего друга. Мы вместе учились в Сорбонне: я на юридическом, он на историческом факультете. Его звали Патрик Жерар. Да, я употребляю глагол прошедшего времени: двадцать лет назад Патрик скоропостижно скончался, но я свято чту его память: ведь без Патрика не было бы того Филиппа Оноре, который сейчас сидит перед вами. Он был очень странный, очень рассеянный в быту человек, обладающий, при всей своей рассеянности, острым, въедливым умом, который сделал бы честь любому следователю. Однако Патрик не был следователем – он был историком. Причем очень своеобразным. Патрик не умел воспринимать историю как науку вообще. Он всегда говорил, что история написана кровью живых людей, причем вовсе даже не великих личностей, о которых создано много книг и исследований и которых мы считаем столпами того или иного государства. Патрик увлекался историей, если так можно выразиться, частной, камерной. Он исследовал истории различных семей. Как-то ему в руки попали документы судебного процесса, на котором ответчицей была некая Николь… К несчастью, я запамятовал ее фамилию, помню только, что она была созвучна фамилии Патрика, вполне возможно, что звали ту даму Николь Жерар».

Ага, кивнула сама себе Алёна, так вот почему поиск по словам «Патрик Жерар – Жерарди» не дал результата! И она продолжала читать интервью с Оноре.

«Для удобства я так и буду ее называть – Николь Жерар. С точки зрения юриста, дело не представляло особого интереса: ведь обвиняемая сразу и незамедлительно признала все возводимые на нее обвинения. Прокурор в своей речи сравнивал ее с небезызвестной мадам де Бренвилье, поскольку Николь Жерар тоже была отравительницей, да и причина преступлений была одна и та же: деньги. Однако у мадам де Бренвилье, несмотря на то что против нее была масса улик, пытками выжимали каждое слово. Николь не запиралась ни в чем, хотя, сказать правду, улики против нее были очень, очень косвенными. И, окажись у нее хороший адвокат, очень может статься, она так и не взошла бы на гильотину. Патрик тоже находил между двумя дамами много общего, и прежде всего страсть к пороку. У Бренвилье – страсть к деньгам и клиническая, даже патологическая безжалостность. У Николь Жерар – страсть к деньгам и плотскому греху. И все-таки Николь вызывала у него странную жалость. Судя по материалам дела, обвинение базировалось прежде всего на дневнике Николь Жерар. Патрик не читал его – дневник был возвращен сестре Николь через два года после ее казни и канул в семейных архивах. Скорее всего, он безвозвратно утрачен. Однако, судя по некоторым словам обвинителя и адвокатов, в этом же дневнике содержались факты, которые отчасти оправдывали Николь. И поэтому Патрик испытывал к Николь нормальную человеческую жалость, в то время как мадам де Бренвилье вызывала у него столь же нормальное человеческое отвращение. Он настолько заинтересовался судьбой Николь, что увлекся историей этой семьи, начал искать документы, имеющие отношение к другим ее родственникам. Правда, многие нити были оборваны, многие пути затеряны, и вот единственное, что ему удалось узнать: одна из правнучатых племянниц Николь вышла замуж за какого-то человека родом из Нуайера в Бургундии. Патрик загорелся мыслью встретиться с женщиной. Понимаете, он, кроме всего прочего, носился с теорией, что наследственная страсть к пороку может проявиться даже по непрямой линии через много поколений. Возможно – так, возможно – нет, теперь трудно судить, потому что исторические изыскания Патрика Жерара окончились ничем – их оборвала смерть. Он умер, так и не найдя ответа на свои вопросы…»

Интервью с мэтром Оноре было довольно длинным, но дальше Алёна читать не стала. О Патрике Жераре он больше не упоминал. Понятно, что достопочтенный мэтр ничего не знал о том, что ее интересует. Спасибо, впрочем, и за то, что он сообщил! Итак, историк искал родственников Николь в Нуайере и Муляне. Странно, почему он называл при поисках фамилию Жерарди… Ведь Клод, сестра Николь, была замужем за мсье Превером, а уж сколько раз менялись потом фамилии ее дочерей, внучек, правнучек…

Нет, невозможно ни понять ход мыслей Патрика, ни восстановить его изыскания. Очень может быть, что существовали какие-то его журнальные публикации, ведь не в стол же он писал, но мэтр Оноре не давал никаких ссылок, не называл ни одного печатного издания. Ну что ж, возможно, в каталогах Национальной библиотеки (той, которая раньше находилась во дворце самого герцога де Ришелье) и можно найти публикации Патрика Жерара, но где та библиотека, а где Алёна! Сейчас ей в Париж никак не выбраться, на целый день не оставишь дом, который всецело на ней. Да и как объяснишь причуду Марине? К тому же игра не стоит свеч. Как говорят в таких случаях французы? Да точно так и говорят. Ведь если Патрик приехал сюда, в Бургундию, искать родню Николь, значит, его изыскания не были закончены, то есть явно были не записаны и не опубликованы. Хотя насчет «не записаны» – не факт. Наверняка у него был какой-нибудь блокнот. И там имелись какие-то заметки, которые его, очень может быть, и погубили. И теперь блокнот находится у его убийцы, а не то разорван в клочки и выброшен.