Награда для Иуды - Троицкий Андрей

– Оля, я хочу с вами поговорить. От нашего разговора зависит очень многое. Я уверен, что мы поладим. Мальгин не тот человек, ради которого стоит жертвовать даже малостью.

Ноль внимания. Елисеев хотел ласково по-отечески погладить девушку по голове, но побоялся, что та его укусит, тяпнет за руку, отхватит острыми зубами пару пальцев. Но Антонова не подняла головы, продолжая смотреть в сторону. Елисеев обернулся назад, к Алексеенко.

– Почему вы не пристегнули ее к трубе? Не связали?

– Она никуда не денется, – Алексеенко спрятал ухмылку в усы. – У нее сломана левая нога. Чуть ниже колена. И руки в запястьях слегка повреждены. Их выкручивали.

– Ясно, – кивнул Елисеев. – Выкручивали, значит? А насиловать ее было обязательно?

Алексеенко молчал. Трое архаровцев, стоявших возле стола, переглянулись.

– Я спрашиваю: насиловать ее было обязательно? Или невтерпеж стало?

– Вы же сами говорили о физическом воздействии. Насилие – один из таких приемов. Как правило, срабатывает. Это ломает человека.

– Черт, ты опять все испортил. Надо было по-хорошему попробовать. А потом уж ширинку расстегивать.

– Нам было не до церемоний.

– Ты пообщаешься со мной? – Елисеев наклонился к девушке. – Две минуты. Они выйдут, мы останемся одни.

Оля неожиданно подняла голову. Елисеев отступил назад, столько ненависти было в ее взгляде. Он увидел лицо, на котором не осталось живого места, сплошь синяки и глубокие ссадины. Распухшие губы кровоточили, а правый глаз потерял форму, съехав куда-то на сторону.

– Пообщаться? – девушка говорила медленно, хриплым голосом, видимо, ей длительное время не давали воды. – Это можно. Они все пусть остаются. Им не вредно услышать.

– Что, что именно? – Елисеев, пряча руки за спиной, снова шагнул вперед.

– Вот что. Мальгин скоро появится. Появится… И тогда не ждите от жизни ничего хорошего. Слышь ты, обезьянья блевотина, – она кивнула Елисееву. – Тебя ждет то же, что и меня. Только хуже. Скоро ты сдохнешь. И вы тоже. Я тебе говорю, Пузырь. Вот вы, вонючки, которая стоите у стула с дерьмовыми ухмылками на харях.

Пузырев вздрогнул и тяжело опустился на стул. Поляковский и Кучер остались стоять, усмехаясь и перемигиваясь друг с другом. Алексеенко неожиданно рассмеялся каким-то диким надрывным смехом.

– Слушай и ты, козел усатый, – Оля показала пальцем на Алексеенко. – Все не так смешно, как тебе кажется. Потому что жить тебе осталось меньше гулькиного хрена. Мальгин вас переловит. И перебьет по одному. Или сразу замочит, всей компанией. Всех вас. Ну, теперь я все сказала.

– Все? – переспросил Елисеев. – Это все?

Кажется, он побледнел, заскрипел зубами. Не сдержавшись, отвел ногу назад и трижды со всей силы ударил подошвой ботинка в голую грудь девушки. На бледной коже ботинки оставили грязные следы. Оля поджала одну ногу, но не закричала от боли. Елисеев плюнул и, сжимая кулаки, вышел в коридор. Следом семенил Алексеенко. Его физиономия вытянулась, а пышные усы обвисли от огорчения. Он остановился у стола, сгреб несколько игральных карт, скомкав их, швырнул под стол на пивные бутылки.

– Твари, вы что здесь устроили? – прошипел он, пуча белые от ярости глаза. – Катран, мать вашу? Или привокзальный пивняк? Поляк и Кучер останутся. Пузырь пошел на хрен. Убирайся. Чтобы я тебя не видел до завтра.

***

Елисеев снова вошел в кабинет, но уселся не в продавленное кресло для посетителей, а в кожаное хозяйское. Он вытащил из кармана трубку мобильного телефона, набрал номер домашнего телефона и, когда услышал голос жены, пропел.

– Это я, дорогая, пупсик. Прости, что опаздываю. Твой благоверный совсем заработался. Да, ты права… Некогда себя жалеть. Нет, сейчас я звоню не с работы. Из магазина. Ты помнишь, что послезавтра годовщина нашей свадьбы. Ну, вот я и бегаю, ищу своей крошке что-нибудь этакое. Яркое и блестящее. Не скажу, сюрприз. Ну, я же знаю твой вкус… Спасибо скажешь потом. Все, целую крепко. Скоро буду.

Он опустил трубку в карман, смерил Алексеенко, ссутулившегося в кресле, уничтожающим взглядом.

– Ну, что теперь скажешь, мыслитель нижней конечности? – спросил Елисеев. – Что б тебе ее отрезало. Мать вашу, вы все испортили. Чертовы безмозглые костоломы. Вам бы в цирке с дикими зверями работать, а не с людьми. Мальгин жив. Значит, может узнать такие вещи, о которых не должен знать никто. Где теперь его искать?

– Не знаю, – покачал головой Алексеенко. – Теперь уже ничего не знаю. Но в свое время я предложил добрый десяток вариантов. Расписал, каким способом, и в каком именно месте грохнуть Мальгина. Могли убрать его в больнице. Там его никто не охранял. Он не оклемался после взрыва на кладбище. Тут и пушки не потребовалось. Перо или кусок бельевой веревки. Но ты сказал «нет», потому что именно тебя Мальгин в числе других своих знакомых просил помочь с переводом в ведомственную больницу. Как же, потянется ниточка, и она приведет именно к тебе. Ты просто обделался, хотя ничем не рисковал. Можно было достать его на той хате, что ты снимаешь для встреч со своей девочкой. В подъезде этого дома и где-то рядом с ним Мальгин мог получить пулю в башку. Но ты опять сказал «нет». Снова наложил в штаны и завел пластинку про свою любимую ниточку, которая, мать ее, потянется прямо к тебе. Больше ведь не к кому.