Воля под наркозом - Серегин Михаил Георгиевич

Протяжно зевнув, Катя разорвала упаковку, вынула шприц.

На этот раз я молчал еще дольше, наконец выдавил:

– Я не верю.

– Ну и пожалуйста, – она пожала плечами. – Мне-то какая разница, веришь ты или нет.

Действительно, какой резон ей меня обманывать? И все же я упрямо сказал:

– Я его знаю, он не мог.

– Еще как мог! – Катя заливисто рассмеялась. – За деньгами он, надо признать, не гнался, но наш бизнес такие просторы для научных исследований открывал, позволял такими занимательными эспериментами заниматься, что наш гений не устоял. На работе мы, конечно, тоже не средства от насморка испытывали, и не ограничивал нас никто, пальчиком не грозил: «Не гуманно, мол, ребята, так с подопытными обращаться». Наоборот, все только и знали, что кричали: «Давай, давай!». Видишь ли, мы нужны любому правительству, ведь, используя, так сказать, продукт нашей деятельности, можно без труда и, главное, безнаказанно воспитать послушный, даже покорный народ, получить действительно неограниченную власть. Какой правитель или тот, кто метит в правители, от этого откажется? Поэтому нас ни в чем не ограничивали и не ограничивают до сих пор. Кроме одного: материал для экспериментов нам предоставлялся очень уж однобокий. Настоящему ученому мало радости от того, что каждый подопытный – или псих без роду и племени, или такой же безродный осужденный. Изредка, правда, бомжи попадались, но у тех, как правило, психика тоже серьезно нарушена. Иногда разрешали солдатиков использовать, но там уж с оглядкой на возможные последствия надо было работать.

Не знаю, зачем мне Катя все это рассказывала. Может, ей впервые предоставилась возможность выговориться, излить душу и сделать это безнаказанно. Препарат, который мне дал Колобок, тоже, надо полагать, сыграл не последнюю роль, – Катя все чаще зевала, а движения ее стали уже не такими легкими и ловкими, как несколько минут назад. Будь я в другой ситуации, возможно, сильно засомневался бы в том, что она говорит, но сейчас от ее слов меня бросало в дрожь.

– Более того тебе скажу, уважаемый Михаил Александрович большинство своих экспериментов, проведенных в этих стенах, старательно записывал на пленку. Я на днях просмотрела на досуге несколько кассет, очень занимательно.

Катя подошла, держа в руках шприц, наполненный прозрачной жидкостью, и ватный шарик.

– Э, э! Погоди-ка! – сказал я. – Раз уж мы тут так разоткровенничались, скажи, так за что Мишку-то? Это ж твоя работа?

Она ногой подвинула стул ближе к моему креслу, села на край.

– Скажем, не только моя, но это не важно. Да что ты так разволновался, скажу, чего уж там. У Михаила Александровича совесть внезапно проснулась, может, сон какой плохой увидел. В общем, приехал однажды и заявил, что намерен бизнес прикрыть, а потом, может, и во всех грехах покаяться. Ну, мы его кое-как скрутили и… Только больно прыткий оказался, удрал, не дождавшись завершения. Так что суждено теперь некогда гениальному ученому Колесову до конца своих дней вести растительное существование.

Катя заразительно зевнула, протерла мне вену, в воздухе запахло спиртом. Я попытался увернуться от иглы.

– Ну-ну, не дергайся. Больно не будет, разве что немного. Оглянуться не успеешь, уже будешь как новенький. Обещаю с тобой заново познакомиться. Интересно, как отнесется ко мне новый Ладыгин?

Я ощущал, как препарат, введенный Катей, заструился по венам. Катя понаблюдала за моей реакцией, отложила пустой шприц.

– Ну что, поехали?

Она зашла за кресло, послышался щелчок, еще один. Я прислушался к своим ощущениям. Пока препарат действовал как слабый наркотик, заставляя меня разом испытывать букет противоречивых чувств.

– А я думал, ты мне зубы заговаривать будешь, – признался я заплетающимся языком.

– Обязательно, – пообещала Катя откуда-то из-за спины. – Но это позже. Здесь точность нужна, как у нейрохирурга. Слова – великая сила, но одними словами точности не добьешься. Мне нужен определенный Ладыгин, без побочных эффектов и неожиданностей.

Раздался следующий щелчок, моя голова внезапно наполнилась шорохом, сухим потрескиванием, постепенно сливающимся в один тонкий протяжный звук. Мне вдруг стало страшно. Все остальные эмоции отошли на второй план, а затем исчезли вовсе. Смертельный, животный ужас наполнил все мое существо, заставил трепетать каждый нерв, каждую клеточку. В голове что-то засвистело, и это пугало еще больше. Свист становился все выше, выше, пока почти не перестал быть слышен.