Севильский слепец - Уилсон Роберт

20 июня 1949 года, Танжер

Сегодня Р. женился на своей невесте-девочке. У Гумерсинды (это имя перешло к ней от бабушки) лицо и мягкая натура херувима… Рядом с ней он совсем другой человек — нежный, почтительный, заботливый и (я в этом уверен) по уши влюбленный в ее образ. Я не могу выудить из нее ни слова. Я ума не приложу, о чем с ней говорить — о куклах, о балете, о лентах? — и в ее присутствии зверею.

1 января 1950 года, Танжер

Строительство отеля было закончено накануне Рождества, и мы встретили Новый год выставкой моих абстрактных пейзажей, на которую явился le tout Танжер. Я распродал все в первый же день.

Ч.Б. купил две картины и отвел меня в сторону со словами: «Это потрясающе, Франсиско, в самом деле потрясающе. Но, знаете, мы ведь все еще ждем!» Я попросил объяснить чего, и он заявил: «Настоящей работы. Возврата к телу, Франсиско. К женским формам. Только вы способны схватить их».

Сегодня днем я достал одно из угольных изображений П. и передал ей слова Ч.Б. Она согласилась позировать мне. Когда она начала раздеваться, я вдруг почувствовал себя как клиент у проститутки и перевел взгляд на рисунок, простота которого до сих пор потрясала. П. сказала: «Pronto».^[107] Так могла бы сказать и шлюха. Я повернулся. Плечи у нее стали бабьими, груди разъехались, живот навис над пучком лобковых волос. Бедра налились жиром, колени оплыли. На большом пальце левой ноги образовалась шишка. Зелень ее глаз захлестнула меня, как волна оливкового масла. Она взглянула на старый рисунок и произнесла: «Это уже не я». Я велел ей одеться. Она ушла. Я смотрел на свой шедевр как мужчина, который вдруг понял, что не может заниматься сексом с потаскухой. И я убрал его с глаз долой.

20 марта 1950 года, Танжер

Р. зашел ко мне домой, чтобы сказать, что Г. родила мальчика. Младенец крупный, и роды были долгими и трудными. Он очень взволнован.

17 июня 1950 года, Танжер

П. беременна. Чтобы освободить в доме побольше места, я перенес мастерскую за его пределы. Я нашел у залива домик, окна которого обращены на север, к Испании. Я поставил там одну кровать с противомоскитной сеткой. Повесил холст на стену, но в воображении не возникла никакая краска.

20 июля 1950 года, Танжер

Явился раздраженный К. в сопровождении какого-то юного марокканца. Я не виделся с ним (и вовсе не случайно) со своей позорной брачной ночи. Он требовал объяснить, почему я не сообщил ему о моей новой мастерской. Парень заваривал чай. Мы сидели и курили. К. постепенно впал в оцепенение и уснул. Мы с марокканцем обменялись взглядами и залезли под противомоскитную сетку. Проснувшись позже, я увидел бушующего К. и держащегося за разбитый нос парня. К., похоже, не на шутку увлекся этим юнцом и взбесился, обнаружив, что тот ведет себя как дешевая шлюха. Не желая ничего слушать, он удалился со своим возлюбленным, сжимавшим обеими руками нос, из которого, пятная белую джелабу, капала кровь. Дверь захлопнулась. Я взглянул на пустой холст и решил, что красный — именно тот цвет, который мне нужен.

15 февраля 1951 года, Танжер

У меня розовенькая и спокойная дочурка — желанное утешение после Пако, первые вопли которого были лишь началом бесконечной череды неумолимых требований. Мануэла (это имя матери П.) постоянно спит и просыпается только затем, чтобы попускать пузыри сквозь надутые губки и пососать молока.

8 июня 1951 года, Танжер

Я случайно столкнулся с К. в баре «Ла Map Чика», превратившемся в модное ночное заведение, посещаемое аристократами и прочими пижонами. Они засыпают деньгами Кармеллу, наполняющую воздух зловонием своих подмышек, и не обращают никакого внимания на ее партнера Луиса, танцующего гораздо лучше. Я не видел К. с того неприятного случая в моей мастерской. Что-то с ним явно приключилось. Он был пьян и безобразен. Щеки ввалились. Анархия разврата обглодала его и выплюнула. Вдруг он принялся кричать по-английски, привлекая внимание присутствующих. «Смотрите-ка, вот он, Франсиско Фалькон, — художник, архитектор, контрабандист и легионер. Знаток женского тела. Вам известно, что он однажды продал картину Барбаре Хаттон за тысячу долларов? Не-е-т, даже не картину, а рисунок. Простенький росчерк угля на бумаге, и на его голову свалилась тысяча зеленых». Я расслабился. Ничего угрожающего в его словах не было, но К., найдя наконец заинтересованных слушателей, разошелся. Он знал, что они из тех, кто хочет Кармеллу, а не Луиса, и кинул им кость. «Но позвольте мне рассказать вам о Франсиско Фальконе и его глубоком понимании женской натуры. Он самозванец. Франсиско Фалькон ни черта не смыслит в женских формах, зато отменно разбирается в мальчишеских задках и передках. Вот тут он настоящий эксперт, можете мне поверить, потому что я поставлял ему этот товар…» Луис велел ему заткнуться. Я побелел от гнева, но пальцем не шевельнул. К. не заткнулся, а, напротив, разразился желчной тирадой, завершившейся описанием моей первой брачной ночи. Луис сгреб его и выволок из бара. Они не вернулись. Я ушел, а за мной потянулась к выходу и публика, которая решила, что, насмотревшись мерзостей, теперь понюхает и крови. Луис увел К. прочь, а я, хоть и чувствовал себя способным повыдергать с корнем пальмы, спокойно пошел домой.