Пусть умирают дураки - Пьюзо Марио

— Послушайте, то что не правится вам, нравится мне.

И когда он это сказал, человек стал расти, становиться больше ростом, и его черты стали более правильными. И вдруг он превратился в героя одного из старых фильмов и сказал Маломару:

— Назовите мне ваше имя, и я сделаю для вас кое-что.

Он любил Маломара. Маломар это видел. Они были очень любезны друг к другу. И кассир обращался теперь к этому человеку с огромным уважением.

Маломар проснулся в полной темноте в своей огромной спальне. Его зрачки сузились, и прямо перед собой он увидел прямоугольник белого света, исходящего из открытой двери в ванную. В первое мгновение он подумал, что еще не закончена демонстрация кадров на экране в монтажной, а потом понял, что все это только сон. И тут его сердце стало выпрыгивать из груди, забилось нервно, прерывисто. Электрические импульсы в его мозгу стали путаться. Весь в поту он сел в постели. Сердце его пустилось бежать, как сумасшедшее, вышло на финишную прямую, задрожало от напряжения. Он упал на спину, глаза его закрылись, стал погасать свет на экране, экране его жизни. Последнее, что он услышал, был какой-то царапающий звук, похожий на звук целлулоида, трескающегося при ударе о сталь. И он умер.

Глава 33

Доран Радд, мой поверенный, позвонил мне и сообщил о смерти Маломара. Он сказал мне, что завтра состоится большая конференция, посвященная кино, в телецентре тройки. Мне нужно было срочно вылетать. Он встретит меня в аэропорту.

В аэропорту имени Кеннеди я позвонил Дженел, чтобы сообщить ей о своем приезде, но услышал лишь голос автоответчика с французским акцентом, поэтому я оставил ей сообщение.

Смерть Маломара ошеломила меня. У меня к нему возникло огромное уважение за те месяцы, что мы работали вместе. Он никогда не позволял себе никакой грубости, силовой наглости, и у него была огромная зоркость на предмет обнаружения подобных вещей в сценариях или отдельных игровых эпизодах в самом фильме. Он был моим наставником, показывая мне фильмы, объясняя, почему та или иная сцена плоха, или же на что нужно обратить внимание, наблюдая игру какого-либо актера, который может проявить талант, исполняя даже плохую роль. Мы много спорили. Он говорил мне о том, что мой литературный снобизм был лишь проявлением моей неправоты и служил мне для защиты этой неправоты и что я просто-напросто недостаточно тщательно проработал фильм. Он даже предлагал мне поучиться у него режиссуре и был готов выступать в роли моего учителя, но я отказывался. Он хотел знать, почему.

— Послушайте, — говорил я, — уже самим своим существованием, даже когда он никого не «трогает» и живет «тихо», человек создает фатальную предопределенность в этом мире. Это-то я и не терплю в жизни. А режиссер в кино — это наихудший на земле создатель фатальной предопределенности. Подумайте обо всех тех актерах и актрисах, которых вы превращаете в жалкие, несчастные создания, подавляя и уничтожая их. Посмотрите на всех этих людей, которым вам приходится отдавать приказания. Подумайте, вы тратите деньги, помыкаете судьбами. Я же пишу книги и никогда никого не трогаю. Я только помогаю людям жить. Они могут взять книгу или не брать ее, в любой момент отказаться от ее чтения.

— Вы правы, — сказал Маломар. — Вы никогда не будете режиссером. Но думаю, вы просто отгораживаетесь от жизни, от участия в ней. Никто не может быть столь пассивным.

И, конечно, он был прав. Я просто хотел иметь возможность контролировать более частный мир.

Я был очень опечален его смертью. Я испытывал своего рода привязанность к нему, хотя мы в действительности не очень хорошо знали друг друга. И потом, к тому же, я испытывал некоторую обеспокоенность тем, что же теперь будет с нашим фильмом.

Доран Радд встретил меня у самолета. Он сообщил, что Джефф Уэгон будет теперь постановщиком и что центр поглотил студию Маломара. Он сказал мне, что стоит ожидать больших неприятностей. По пути в студию он вкратце поведал мне обо всей операции с центром. О Моузесе Уортберге, о его жене Белле, о Джеффе Уэгоне. Для начала он сказал мне, что хотя созданный ими центр не является самой мощной студией в Голливуде, его владельцы, эта троица, часто назывались здесь как хищники, стервятники, а их центр студией трех стервятников. Что Уортберг был акулой, а вся троица — это шакалы. Я сказал ему, что символика в этом смысле здесь неприемлема, и что если Уортберг акула, то остальные тогда рыбки-лоцманы. Я шутил, но Доран даже не слушал меня. Он просто сказал: