Пусть умирают дураки - Пьюзо Марио

Помимо хитрости и коварства наиболее важным достоянием Моузеса и его центра была его зацепка в Вашингтоне.

Его враги распространяли много скандальных историй, связанных с ним, но которые были ложью, потому что он вел жизнь аскета. Они, например, распространяли слухи о том, что он в обстановке полной секретности летал в Париж каждый месяц, чтобы развлекаться с малолетними проститутками, что он настоящий бродяга, что он проделал отверстие в спальню своей жены, чтобы наблюдать ее там с любовниками. Но все это было ложью.

Насчет его ума и силы характера сомневаться не приходилось. В отличие от других сильных киномира сего, он избегал рекламы под светом рампы, и единственным исключением здесь было его стремление получить Гуманитарную премию.

Когда Доран въехал в расположение центра, у него возникло чувство отвращения. Здания были цементные, территория была спланирована наподобие тех индустриальных парков, которые придают Лонг-Айленду облик концентрационных лагерей для роботов. Когда мы проехали ворота, охрана не предложила нам припарковаться в специально отведенном для таких, как мы, месте, поскольку такового здесь просто не было, и нам пришлось воспользоваться стоянкой за окрашенным красно-белыми полосами шлагбаумом — деревянной рукой, которая поднималась автоматически перед вами. Я не заметил, что для выезда через другой шлагбаум мне придется заплатить двадцать пять центов.

Я подумал, что это случайность, оплошность секретариата Моузеса, но Доран сказал, что это просто-напросто часть установленного Моузесом Уортбергом порядка, призванного ставить на свое место таких, как я. Кинозвезда поехала бы прямо в заднюю часть территории. Указывать свое место режиссерам или крупным актерам, снимающимся в боевиках, не было нужды, те и так его знали. А вот писателям они хотели показать сразу же, чтобы те не забывали свое место и не впадали в манто величия. Я подумал, что Доран просто придумывает, и засмеялся, но, признаюсь, это подействовало на меня несколько раздражающе.

В главном здании наши личности были удостоверены человеком из охраны, который потом позвонил, чтобы удостовериться, что нас ждут. К нам спустился секретарь и повел нас к лифту, чтобы подняться на самый верхний этаж. Этот этаж был весьма призрачный. Шикарный, но как бы несуществующий.

Несмотря на все это, мне пришлось признать, что я был под впечатлением обходительности Джеффа Уэгона и налаженности здесь кинобизнеса. Я знал, что он жулик весьма энергичный, но это представлялось в какой-то мере естественным. Как им совершенно естественно обнаружить на тропическом острове какой-нибудь экзотического вида фрукт, который оказывается несъедобным.

Мы сели перед его столом, Доран и я, и Уэгон сказал своему секретарю, чтобы он не пропускал на него никаких телефонных звонков. Очень лестно для меня. Но он явно не произнес секретного закодированного слова, чтобы эти звонки и в самом деле не проходили на него, поскольку во время нашего разговора он не менее трех раз отрывался от разговора, чтобы поговорить по телефону.

Нам нужно было ждать Уортберга еще полчаса, когда должно было начаться заседание. Джефф Уэгон стал рассказывать забавные истории, даже случай, когда девушка из Орегона отхватила часть его яиц.

— Если бы она проделала это с большим прилежанием, — сказал Уэгон, — то обеспечила бы мне экономию большого количества денег и избавила бы меня от всяких неприятностей в эти последние годы.

Загудел телефон Уэгона, и он повел нас в роскошный конференц-зал, который мог использоваться как кинозал.

За круглым столом сидели Уго Келлино, Хоулинэн и Моузес Уортберг, непринужденно болтавшие. Дальше за столом сидел средних лет человек с каким-то странным, похожим на седой, цветом волос. Уэгон представил его как нового режиссера картины. Его звали Саймон Белфорт. Я вспомнил его имя. Двадцать лет назад он сделал очень хороший фильм о войне. Сразу же после этого он подписал долгосрочный контракт с центром и стал для Джеффа Уэгона первоклассным мастером халтуры.

Молодой парень рядом с ним был представлен как Франк Рицетти. У него было жуликоватого вида лицо, и одет он был в пиджачный костюм стиля хиппи, который был в моде у калифорнийских рок-звезд. На меня он подействовал ошеломляюще. Он прекрасно отвечал описанию, данному когда-то Дженел тем привлекательным мужчинам, которые кишмя кишели в Беверли-Хиллз и которых называли жуликами-сводниками Дон-Жуанами. Дженел называла их слизняками. Но может, она сказала так, чтобы несколько подбодрить меня. Я понял, что никакой девушке не избежать чар такого парня, как Фрэнк Рицетти. Он был исполнительным постановщиком нашего фильма от Саймона Белфорта.