Призрак в кривом зеркале - Михалкова Елена

Старый оштукатуренный дом неприветливо глядел на Макара узкими щелями из-за неплотно прикрытых занавесок. Подумав, Илюшин протянул руку к сирени над палисадником и покачал веткой, словно собираясь ее отломать.

Шторы на окне зашевелились, как если бы от них кто-то быстро отошел, в следующую секунду дверь распахнулась, и на крыльце показался человек. Илюшин ожидал, что на него будут кричать и ругаться, однако хозяин неторопливо сошел со ступенек и подошел к своему драгоценному кусту.

– День добрый тебе, – усмехнувшись, сказал он. – Хочешь ветку сорвать для девушки, попроси по-человечески, а не ломай.

– И что, разрешите? – полюбопытствовал Илюшин.

– Нет, конечно. Но совесть твоя будет чиста, – ответил хозяин дома.

Ему было около пятидесяти, но в отличие от своего соседа выглядел он мужиком в расцвете сил: широкоплечий, коренастый, крепко стоящий на своей земле. Лицо у него было загорелое и обветренное, в гладких черных волосах просматривались светло-серые, почти серебристые пряди. Умный взгляд, наблюдательный и цепкий… Илюшин решил, что Валентин Ованесович человек не простой, совсем не простой, хотя и хочет таковым казаться.

– Совесть моя будет чиста в любом случае, – улыбнулся Макар, – потому что ломать вашу сирень я не собирался. Хотел только посмотреть. Эльвира Леоновна рассказывала, что вы выращиваете какой-то редкий сорт.

На всякий случай он внутренне приготовился к такой же реакции, как у старика из синего дома. Но сосед Шестаковых по фамилии Корзун лишь кивнул в ответ.

– Точно, выращиваю. «Сумерки» называется. Впрочем, редкого в нем ничего нет – обычная окультуренная сирень. Люблю я цветы.

Он улыбнулся широко, обезоруживающе.

– А ты, значит, временный жилец нашей Эльвиры Леоновны. Ну что ж, давай знакомиться. Зовут меня Корзун, – фамилию он произнес так, словно она была именем. – Валентин Ованесович. А ты называй как тебе удобнее – можно и без выкрутасов, Валентином. Валей только не надо, я этого не люблю.

– А я Макар, Макар Андреевич.

Корзун протянул было руку, но спохватился и отдернул.

– Через забор здороваюсь, совсем от людей отвык, – укорил он себя и, открыв калитку, пожал руку Макару. Рукопожатие у него оказалось крепким, под стать ему самому.

– А я опасался, что вы на меня собак спустите, – усмехнувшись, сказал Илюшин и пояснил: – Сосед ваш меня безрадостно принял. Я только заикнулся, где живу, как он разбушевался, ругаться начал… Может, я что-нибудь не то сказал?

Валентин Ованесович хмыкнул и покачал головой.

– Да, есть такое дело. Ты тут ни при чем. Какая кошка между ним и Эльвирой пробежала – никто не знает, но не любят они друг друга крепко. И давно-о-о это идет, почитай, еще с того времени, как Шестаковы стали хозяевами всего дома. Может, Афанасьев подумывал долю себе каким-нибудь образом выцарапать, а Эльвира Леоновна ему дорогу перешла… Кто его знает? Оно, конечно, не очень на правду похоже, да и наследства ждать ему в шестаковском доме было, прямо скажем, не от кого. К тому же Яков наш Матвеевич – правильный такой мужик, порядочный.

– А что значит «стали хозяевами всего дома»? – удивленно спросил Макар.

Корзун взглянул на него.

– А ты разве не знаешь? Не рассказывали тебе, кто раньше в шестаковском доме жил?

Илюшин отрицательно покачал головой.

Валентин Ованесович помялся, и на лице его читалось, как хочется ему поболтать с новым человеком, не рискуя прослыть при этом сплетником. В конце концов, достав из кармана пачку сигарет, он показал ее Макару:

– Куришь?

Некурящий Илюшин с готовностью кивнул.

– Если время есть, пойдем подымим на скамейке.

Окуривая нарциссы дымом, Корзун рассказал внимательно слушающему Макару историю дома, который последние двадцать лет называли шестаковским.

Шестаковским он был всегда, даже тогда, когда семья Эльвиры Леоновны занимала в нем всего одно крыло – правое, на втором этаже. В левом недолгое время жила большая шумная семья, отчего-то совершенно никому не запомнившаяся: знали только, что глава семьи был военным и таскал за собой семейство по всем гарнизонам. Когда военный с семьей съехал, в одну из их комнат вселилась Роза Леоновна, а три другие после хитрых манипуляций Эльвиры и Сергея Осьмина отошли семейству Шестаковых.

На первом этаже, справа, надолго обосновались два престарелых голубка, Виктория и Тихон Коробковы, которых все называли престарелыми лет пятнадцать, а они все жили, ворковали в своих двух комнатах, данных им за какие-то невиданные заслуги на фабрике, сидели возле окошка, с осуждением во взорах наблюдая за детьми Шестаковых, а затем тихо скончались – почти одновременно. Никто после не мог вспомнить, кто же из них умер первым: Тихон или Виктория, да, в конце концов, это было не так уж важно. Умерли они незаметно, как и жили, и остались после них на удивление пустые комнаты, не заставленные всяким хламом, как это частенько бывает у стариков: ни книг, ни безделушек, ни старых альбомов с фотографиями… только граммофон и стопка пластинок, которые никто никогда не слышал.

Две смежные комнаты внизу, в левом крыле, постоянно меняли хозяев, пока туда не подселили учителя биологии из ближайшей школы. Учитель с Осьминым очень не любили друг друга – настолько, что при встрече разве что не раскланивались, выпуская невидимые щупальца холодной ненавидящей вежливости.

Осьмина звали Сергей Валентинович, и был он не кто иной, как муж Эльвиры Леоновны. Так про него все и говорили: муж Эльвиры Леоновны. Поженились они в восьмидесятом, когда Эльвире было двадцать пять, а в восемьдесят первом уже родилась Элла. За ней в восемьдесят третьем – близнецы, а еще два года спустя – Эдуард. Эльвира Леоновна рожала легко, восстанавливалась после родов очень быстро и уже подумывала, не родить ли ей в четвертый раз, как в восемьдесят седьмом году Осьмин неожиданно скончался от инфаркта.

Нельзя сказать, что Эльвира очень скорбела по мужу. Сергей Валентинович был типичным местечковым функционером высокого ранга, с плоским лицом, потерявшим за годы брака всю выразительность, когда-то пленившую молодую Эльвиру Шестакову. Он был крайне полезен и ей, и Розе – в конце концов, кому, как не Сергею, они были обязаны тем, что постепенно расселились по всему дому, причем расселение их происходило так естественно, что ни у кого не вызывало возмущения. Эльвирой Леоновной восхищались, называли ее матерью-героиней, приводили в пример… Она могла позволить себе не работать в отличие от сестры, которая, так и не выйдя замуж, тщетно пыталась найти подходящего супруга в пыльных помещениях главной городской библиотеки.

Овдовев, Эльвира Леоновна отгоревала положенное время, а затем поняла, что жить теперь придется по-другому. К счастью, она никогда не упускала возможности завязать полезные знакомства, пользуясь положением мужа, и у нее не возникло сложностей с тем, чтобы устроиться на хорошую работу, – взяли Шестакову в городской департамент культуры. Решив вопрос с работой, Эльвира с присущим ей здравомыслием постановила, что в доме нужен мужчина, а для этого она должна выйти замуж.

На сестру полагаться было нельзя: легкомысленная Роза заводила один роман за другим, но мужчин выбирала неподходящих: во-первых, женатых, а во-вторых, из рода красивых прохиндеев. А Эльвире в мечтах виделся мужчина приличный, порядочный, с хорошим положением, способный взять на себя не очень легкий, но приятный груз ответственности за двух женщин и четверых детей. Выискивать такого на улицах было неразумно – слишком невелики шансы на успех. Еще меньше возможностей предоставляла работа обеих сестер. Кружки, «совместный досуг» и прочие мероприятия для тех, кому «за тридцать», были с негодованием Эльвирой отвергнуты.

И тогда в ее белокурую голову пришла отличная идея. Она придумала возродить в их доме традицию салонов.

В эту игру втянулись все, включая детей: рисовали приглашения, продумывали темы для бесед, предлагали игры, которые подошли бы и взрослым, и детям… Эльвира и Роза тщательно отбирали гостей: им вовсе не требовалась чисто мужская компания, но и терпеть конкуренток на своем поле они не собирались. Нет, в первую очередь вечера должны были быть интересными – это понимали обе, – чтобы привлечь к ним внимание. А там уже можно будет действовать по ситуации.

«В субботу у нас ожидается веселье, заходите!» – ненавязчиво приглашала одна сестра. «Мы устраиваем небольшие посиделки, нам будет приятно вас видеть», – очаровательно улыбалась вторая. Сестры были красавицами, и люди охотно отзывались на приглашение. «Во сколько, вы говорите? В шесть? Почту за честь, дорогая Эльвира!»

Первый вечер прошел так удачно, что Роза сама не верила их успеху. Эльвира пожимала плечами и с торжествующей улыбкой на губах поясняла, что главное – продумать мелочи, а уж исполнение – дело второе. Мелочи и впрямь были продуманы. Никаких пошлых блюд вроде «мяса по-французски» – только запеченная рыба, овощной суп-пюре, мороженое и фрукты на десерт: все просто, недорого, но вкусно приготовлено. Никакого безобразного «свадебного стола» – гости сидели за круглым столом, играла негромкая музыка, в соседней комнате и в коридоре можно было танцевать. Никакого пьянства – боже упаси, ведь все культурные люди! – только игры, смешные фанты, танцы, конкурсы и даже – задумка Розы – «живые картины», персонажи которой норовили разбежаться в разные стороны под дружный смех присутствующих.