Персиковый мед Матильды - Данилова Анна

Катя провела влажными ладонями по щекам, тряхнула головой и, наконец придя немного в себя, оглянулась. Саша. Где Саша? Его не было в постели. Похоже, он и не ложился? Ей стало жарко. Что случилось? Где он? Может, до сих пор в ванной? С ним что-то случилось? Ему стало плохо?

Она вскочила с кровати и бросилась в ванную комнату. Но там никого не было. И в комнате она была совсем одна. Ничего не понимая, но испытывая странную тревогу – ощущение, которое в ее новой жизни было первым неприятным и саднящим чувством («Меня бросили?»), она накинула халат, взяла зажигалку, чтобы в случае необходимости посветить себе в темном коридоре, и вышла из комнаты.

В замке на всех этажах, оказывается, мерцал желтоватый мягкий свет. Видимо, Лора Бор допускала вероятность того, что гости могут выйти ночью из своих комнат, и, чтобы они не испугались и чувствовали себя спокойно и комфортно, был придуман это непонятно откуда льющийся свет.

– Саша! – тихо позвала Катя. Но замок спал.

Катя быстрым шагом обошла весь этаж, спустилась вниз, приблизилась к двери, ведущей в бар. Она была открыта, но там было темно и тихо. Тянуло свежестью из распахнутых в холле окон, выходящих в парк. За чугунными витыми, в форме виноградных листьев решетками роскошным, бирюзовым с золотом, фосфоресцирующим витражом светилось предрассветное небо.

Катя металась по этажам, пыталась увидеть знакомый силуэт мужа, тихо звала его и больше всего боялась, что столкнется на лестнице или где-нибудь в какой-нибудь башне с Лорой Бор. Она и сама не понимала, почему боится эту тихую женщину. Что-то холодное, излишне строгое и опасное исходило от нее. Или Кате померещелось это только сейчас, ночью, в этом спящем замке, когда все вокруг казалось источающим некую опасность?

Она уже возвращалась на свой этаж, поднималась по лестнице, когда вдруг увидела словно царапающий полумрак яркий тонкий сноп электрического света. Какой-то человек спускался с третьего этажа вниз…Он шел прямо навстречу, но, казалось, еще не заметил ее. Возле двери они почти столкнулись: Катя и Саша. Она онемела, словно забыла, как вообще говорят. Просто стояла, тупо уставившись на мужа с электрическим фонариком в руке, и просто качала головой. Не знала, как себя вести, что сказать…

– Привет, котенок, – он, слабо улыбнувшись, хотел было потрепать ее по волосам (еще недавно она любила этот жест, как любила и этого мужчину), но она увернулась. Глаза ее уже успели наполниться слезами, во взгляде застыл, как нож, злой упрек.

– Ты почему бродишь по ночам? – Саша открыл дверь и подтолкнул Катю в спину. Но она не хотела входить в комнату. Слишком тяжело ей недавно было там, так тяжело, что до сих пор она не могла восстановить дыхание, не говоря уже о бешено колотящемся сердце. – Ну же!

Он почти втолкнул ее в комнату, понимая, что через минуту-другую жену «прорвет» и ее голос разнесется по всему замку. Он понял это по ее взгляду и по той боли, которую увидел в ее глазах.

– Ты… Не смей прикасаться ко мне, слышишь?! – зашипела она, судорожно цепляясь руками за рукава его свитера. – И вообще… Я знаю, ты ходил туда… к ней! К этой русской! На тебя так подействовал мой рассказ о том, чем они занимались в ее комнате с Михаэлем, или, быть может, ты захотел увидеть это собственными глазами?! Отвечай! – вдруг взвизгнула она, понимая, что потеряла своего Сашу, своего мужа, навсегда. Такое сильное чувство утраты захлестнуло ее, что она вся сжалась. Широко раскрытыми глазами она смотрела на побледневшего Сашу и не знала, что будет дальше – как жить, кому верить…

– Успокойся! Я просто прогулялся по замку. Не спалось. Вот и все. Ну что ты себе напридумывала?

И тут она вдруг поняла, что хочет сделать, и с силой, наотмашь ударила его по щеке. Затем по второй. И сразу стало легче. Хотя и страшно. Так страшно, что она даже не осознала, что уже успела пожалеть о том, что сделала. Он просто гулял по замку, а она напридумывала черт знает что!

– Ты не должна была этого делать… – произнес Саша тихо, не сводя с нее глаз.

Она подумала о том, что совершенно не знает этого человека. А что, если он тоже ответит ей ударом? Что, если он изобьет ее здесь, в этом тихом и весьма расположенном ко всякого рода злодействам месте?

Холодок. Вот что так неприятно и болезненно напомнило ей о почти забытом унижении, о той ране, которая должна была уже зажить, но теперь снова болела, ныла, накрывала ее с головой, как граничащее с вселенским ужасом отчаяние. Лева, Лев Иосифович, он был первым, кто доставил ей эту боль. Как-то вечером, забыв об осторожности и плюнув на все наставления, полученные ею от ее великовозрастного любовника («И не вздумай приходить ко мне домой, зайка, тебя могут увидеть, а нам с тобой эти неприятности ни к чему…»), она все же пришла к нему. Истосковалась, измаялась – он ей долго не звонил, не назначал встреч. Позвонила, и дверь открыла очень хорошо известная ей особа – учительница французского, Лариса Михайловна. Стройная, небольшого росточка, с чудными вьющимися волосами молодая женщина, от которой за версту пахло духами и пудрой.