В Питер вернутся не все - Литвиновы Анна и Сергей

Полуянов вернулся из тамбура. Марьяна с Царевой о чем-то негромко беседовали, стоя неподалеку от туалета. Лица у обеих были растерянные, испуганные, недовольные. Полуянов последовательно осмотрел все подряд купе, даже собственное. Пусто. Лишь у себя поспешно одевается Никола Кряжин, приглаживает перед зеркалом волосы своими могучими пятернями.

Ни в рабочем тамбуре, ни во втором туалете, ни в служебных помещениях продюсера также не оказалось.

Проводница доложила:

— Ментов я вызвала, они скоро прибудут. А что ты ищешь?

— Не что, а кого. Ковтуна. Ты его не видела? — в этой ситуации они с Натальей как-то непроизвольно перешли на «ты».

— А кто это?

— Такой бледный, вертлявый молодой человек.

— А-а. Видела, но давно. Сразу, как ты ушел, он ко мне ввалился.

— Зачем?

— Да ерунду какую-то нес.

— Какую ерунду?

Наталья отвела глаза.

— Просил открыть ему купе… ну, то самое, где покойник лежит.

— Что-о? А зачем ему?!

— Он сказал, — усмехнулась Наталья, — что-то важное там оставил…

— Ни фига себе! — потер лоб журналист. — Почему ж ты раньше не сказала?

— А почему я должна тебе докладывать?

— И ты что, открыла ему дверь?

— Да нет, конечно! Тем более на ней пломба. Менты опечатали.

— А что Ковтун?

— Разозлился и ушел.

— А потом?

— Что потом? Я к себе ушла, и сморило меня…

Дима участливо и, как ему показалось, проницательно вопросил:

— И ты ничего не видела, не слышала?

— Ни грамма. Спала как убитая. Если б ты не разбудил, до Москвы б продрыхла. Сделать тебе кофейку? — душевно поинтересовалась женщина.

— Сделать, — кивнул журналист. — И лучше не растворимый, а свежесваренный. Двойной.

— Сейчас все будет.

Поездные стражи порядка на сей раз выглядели менее зловредными. И нотки вежливости в их речах проскакивали, и даже почтительности. Особенно почему-то лично к Полуянову. Может, они прокачали его по своим ментовским каналам и убедились, что он тот, за кого себя выдает: спецкор отдела расследований центральных «Молодежных вестей», пишущий, в том числе, и на криминальные темы. А может, поверили (или проверили), что он в самом деле кадровика-генерала Васильева из центрального аппарата МВД хорошо знает.

Во всяком случае, когда Полуянов тихой сапой просочился вслед за представителями законности и правопорядка в купе убитой, старший по чину лишь покосился в его сторону и ничего не сказал. А младший пробурчал — впрочем, довольно миролюбиво: «А вы зачем здесь?» Полуянов отвечать не стал, лейтенант, старший по званию, тему посторонних на месте происшествия муссировать не начал, и журналист благополучно остался.

Сержант щелкнул выключателем — мертвенный химический свет залил купе и лежащее на полу тело.

Лейтенант наклонился и дотронулся до шеи убитой, глубокомысленно бросил: «Смерть наступила около часа назад». Затем глянул на рану, из которой торчал нож. Присвистнул. Пробормотал:

— А ножик, похоже, аналогичный…

— Что и в первом убийстве? — переспросил сержант.

— Ага.

Полуянов похолодел. Ведь орудие первого убийства он завернул в полиэтилен и спрятал в своих вещах! Неужели преступник рылся в его сумке? И отыскал нож? И снова использовал? Но как такое может быть? Ведь о том, что инструмент смерти — у Димы, знала одна только Волочковская. Она сама сказала убийце, где найти нож, чтобы ее прикончить? Да нет, бред какой-то…

Тут вдруг лейтенант искоса глянул на торчащего в дверях Полуянова и строго вопросил, но не его, а подчиненного:

— Товарищ сержант, почему на месте происшествия находятся посторонние?

— Я не посторонний, — быстро ответил за сержанта журналист, — я понятой.

— Понятых нам не надо. Осмотра места происшествия и других следственных действий сейчас производиться не будет, — изрек лейтеха, — поэтому попрошу вас освободить помещение.

— А когда будут производиться следственные действия? — поинтересовался Дима. Он почувствовал, что, несмотря на напускную строгость, отношение к нему милицейских потеплело и он может позволить себе с ними определенные вольности.

— Как только, так сразу, — буркнул сержант.

— Нас в Москве уже ждут, — ответствовал лейтенант любезнее. — Следователи, криминалисты, опера. Они и протоколы писать будут, и допрашивать — вас и друзей ваших. А наше дело маленькое: обеспечить до прибытия в столицу сохранность места происшествия. И не допустить исчезновения группы лиц, следующих в одном вагоне с убитым… Точнее, теперь уже с двумя убитыми. Потому что данная группа лиц, то есть все вы, представляет собой одновременно и свидетелей, и подозреваемых.

— Знаете, я тут выяснил, что один из будущих свидетелей пропал из вагона.

— Пропал? Ну, далеко он не уйдет, — усмехнулся старший по званию. — На таком ходу даже если вдруг спрыгнул — все равно убился.

— Вы так легко это дело товарищам из Москвы оставляете… — посетовал журналист.

Лейтенант пожал плечами.

— У них своя работа, у нас — своя.

— Неужели вам самим не хочется найти и изобличить убийцу? — воскликнул журналист.

Реакция юного милиционера, Дениса Евграфова, на Димино восклицание оказалась неоднозначной. Он вроде бы и усмехнулся снисходительно — как умудренный опытом человек ухмыляется, слыша явное мальчишество, но, с другой стороны, слегка покраснел — шеей, подбородком… Краснеющий милиционер (именно краснеющий, а не налитый краснотой от неумеренного потребления горячительных напитков и нездорового образа жизни) — вообще какое-то чудо природы, и Полуянов им даже залюбовался. К тому ж смущение стража порядка свидетельствовало: да, конечно, парню хотелось — и совсем не так давно, в своих юношеских мечтах, — быть как Шерлок Холмс или хотя бы менты из телевизора…

Заметив слабину, журналист стал давить:

— К тому же круг подозреваемых явно узок. Три, максимум пять человек. Убийца не профессионал и интеллигент. Всего-то надо: прижать его, допросить и расколоть!

— Да ты не торопись, — ухмыльнувшись, чуть не по-отечески молвил юный милиционер, — и тебя скоро допросят, и всех прочих. Специально обученные люди, по всем правилам, под протокол.

— А я бы, на вашем месте, попробовал раскрыть преступление по горячим следам! — не сдавался Полуянов.

— Ладно, все, журналист, — нахмурился лейтенантик. — И, правда, покинь помещение. Иди в свое купе и ожидай.

Дима почувствовал, что несмотря на внешне негативную реакцию, его уговоры пали на благодатную почву. Может, они дадут всходы? Впрочем, редкий гражданский человек может похвастаться, что имеет на милиционеров влияние.

Полуянов вышел из купе убитой. В коридоре вчетвером, с опрокинутыми лицами, стояли все те, кто остался от некогда сплоченной киношной тусовки: Марьяна, Кряжин, Царева, Старообрядцев. Они о чем-то вполголоса между собой разговаривали. Проводница крутилась у титана, явно пытаясь подслушать, о чем толкуют пассажиры. «А ведь кто-то из них пятерых — убийца, — грустно подумал репортер. — Ах, да, еще же есть Ковтун».

— Дима, я сделала кофе! — выкрикнула со своего места проводница.

— Хорошо, спасибо, — машинально откликнулся Полуянов. — Принеси его, пожалуйста, в мое купе.

Едва Дима отхлебнул принесенного Натальей кофейка, как в его временное обиталище явился лейтенант. Он деловито уселся за стол, достал из нагрудного кармана блокнотик и проговорил:

— Ну, давай, журналист, быстро: что видел, что слышал, что чуял, кого подозреваешь?

Полуянов внутренне улыбнулся: его тактичные уговоры задели-таки служивого!

И, стараясь быть последовательным, кратким и четким в формулировках, он рассказал милиционеру все, что произошло между первым и вторым убийством. Тот, кое-что записав, в конце допроса (или как назвать сей разговор, если уголовное дело еще никто не возбуждал?) проговорил:

— А теперь давай, полезай на верхнюю полку.

— Зачем?!

— Вздремнуть не хочешь?

— Хочу, — удивленно молвил репортер. — Только зачем?

— А я тут внизу собрался с твоими спутниками побалакать.

Наконец, до Полуянова дошло.

— Супер! — восхитился он. — Значит, я там подремлю, послушаю, а потом тебе то, что во сне увижу, расскажу. Так?

— Правильно понимаешь, — одобрил милиционер.

Ничего опрос свидетелей не дал. Ни-че-го. То ли Денис Евграфов в силу юного возраста и (или) недостатка опыта не сумел их разговорить. А может, актеры и лица, приближенные к их тусовке, оказались умелыми врунами. Но даже Дима, внимательно вслушиваясь в показания (он, правда, лиц не видел, но по словам-то и, главное, по тембру голоса часто заметно, когда человек врет), никого не заподозрил.