Осколки великой мечты - Литвиновы Анна и Сергей

Вера ехать в чужую общагу не собиралась. Просто не смогла бы выдержать осуждающих взглядов. Да и кого, как не ее, будут во всем винить Васькины однокурсники? Они ее и винят – хорошо хоть в лицо никто не говорит. А когда напьются – и в глаза какую-нибудь гадость скажут, это уж без сомнений.

Вася не настаивал, чтобы она обязательно пришла. Понимал, наверно…

А Вера так устала от постоянного обсуждения-осуждения… Ей иногда хотелось выйти на площадь перед общагой в час, когда студенты толпами торопятся в институт, и выкрикнуть во весь голос: «Ну я же его не звала! И никогда ничего Ваське не обещала!»

Она старалась стойко переносить и неприязнь, и шепоток за спиной, и насмешливые взгляды. Изо всех сил пыталась постоянно чем-нибудь заниматься, чтобы не точить себя, не сидеть без дела. Всерьез взялась за учебу. Записалась на дополнительные занятия по английскому. Даже попыталась работать в комитете комсомола, но ей дали понять, что здесь в услугах столь одиозной особы не нуждаются…

По выходным, когда соседки по комнате вовсю бегали на свидания, Вера просиживала в Ленинской библиотеке. Ее теперь на свидания приглашал только Васька, а с ним ей было тяжело. Осталась какая-то недоговоренность в отношениях. Вроде они и не враги, но и не друзья, не любовники. Слишком много общих и не самых радостных воспоминаний. Обоим не хотелось их ворошить. Даже когда он провожал ее от института до общаги, оба молчали. А уж на настоящем свидании – о чем говорить? О Полонском, об общежитской драке? О Вериных погибших родителях? Нет уж, лучше она проведет субботу не на мерзлом бульваре под руку с молчаливым Васькой, а в такой же молчаливой библиотеке. Здесь хотя бы тепло. И молчат все не потому, что знают о тебе что-то плохое, а просто из-за того, что так принято.

Ей было хорошо наедине с собой, под уютной библиотечной лампой с зеленым абажуром, над приятно пахнущими пыльными газетами.

У Веры даже появился свой стол в отделе периодики – она всегда приходила пораньше и занимала его, – хороший стол, самый дальний, в уголке. Она шерстила горы газет – центральных, краевых и, конечно, изучала «Новороссийский рабочий». Выписывала все новые и новые подробности о катастрофе «Нахимова». Иногда газеты публиковали фотографии – спасенных или погибших. У Веры каждый раз замирало сердце – вдруг он? Человек, погубивший родителей? Но ЕГО не было. И она вздыхала, тщательно записывала очередную фамилию, в нескольких словах (для себя) очерчивала внешность…

Ко дню Васькиных проводов в ее списке уже числилось пятьдесят четыре человека. Плюс еще трое – она и родители. А всего на теплоходе было тысяча двести тридцать четыре человека. Если считать, что ей нужны только мужчины, – все равно работы полно. Хватит на то время, чтобы в общаге и в институте забыли об ужасном скандале.

…В ту холодную ноябрьскую субботу Вера просидела в Ленинке до закрытия. Ушла последней, на нее даже гардеробщица накричала. В общежитие добралась к девяти. Окна их комнаты – ура! – были темными. Зойка была на Васькиных проводах, Жанка небось на дискотеке. Вера предвкушала горячий чай с двойной – в честь субботы! – порцией сахара. А под мокрой от дождя курткой она прятала теплый батон – купила в булочной на улице Герцена. Хлеб был еще горячий, только с завода привезли. Сейчас она достанет из чемодана заначку с бабушкиным вареньем и устроит себе пир на весь мир. Одна, в тишине, в тепле… Вера прибавила шагу, стойко ответила на осуждающий взгляд вахтерши и взбежала на свой этаж. Она быстро шла по плохо освещенному коридору и напевала из популярного «Форума»: «Белая ночь опустилась, как облако…» Может быть, жизнь наладится? Не век же ей быть изгоем? Пройдет время, в институте приключатся другие скандалы, а она будет вести себя тихо, и в конце концов об этой ужасной истории забудут.

У двери в ее комнату сидел, привалившись к стене, Василий. Он был пьян. Увидев его, Вера мгновенно остановилась. Васькины глаза были закрыты. Может, он спит? Убежать? Тихонько, на цыпочках, пока не заметил? Василий ни в чем ее не упрекал – правда, на трезвую голову. А с пьяных глаз – мало ли что? Вдруг в глаз ей засветит?

Но Васька не спал. Он тяжело поднялся, приблизился к ней. Ее охватило тяжелым запахом перегара.

– Ты где была? – спросил он требовательно.

Она постаралась взять себя в руки. Ответила спокойно:

– В библиотеке.

– Библиотека сегодня не работает, – сказал он тоном полицейского комиссара.

Вера подавила раздражение. Ей нельзя с ним ссориться. Особенно сегодня. Миролюбиво ответила:

– Институтская библиотека не работает. А Ленинка – всегда пожалуйста.

– Зачем тебе Ленинка? – продолжал он допрос.

Дверь соседней комнаты приоткрылась – Васька говорил слишком громко.

Вера вздохнула:

– Вась, давай в комнату зайдем. Чайку выпьем…

– А там у тебя никого? – гадко ухмыльнулся он.

Вера вспыхнула, взглянула на него гневно. Он твердо ответил на ее взгляд, и она опустила глаза, плечи поникли. Что поделаешь, Васька имеет право… Наверно, имеет… Сказала покорно:

– Нет, у меня никого нет. Пойдем, я батон теплый купила, варенье есть…

Они вошли. Вера немедленно скинула промокшую куртку и туфли. В туфлях хлюпала вода – старый кожзаменитель давно полопался. Она покосилась на Васю, сняла носки и босиком прошлепала в комнату. Он наблюдал за ней пьяным, тяжелым взглядом:

– Что ж тебе твой доцент новых туфель не подарил?

Вера наконец вспылила:

– Слушай, прекрати, а? Оставь его в покое. И меня. – И добавила спокойно: – Так ты чай будешь?

Не дожидаясь ответа, она включила чайник и забралась с ногами на свою кровать. Обхватила ноги руками, пытаясь согреться. Он присел рядом, мягко положил ее ноги на свои колени, принялся растирать ледяные ступни.

– Вася, не надо! – вяло сопротивлялась она.

Он посмотрел ей прямо в глаза:

– Так что ты делаешь в Ленинке?

Вера пожала плечами:

– Просматриваю материалы о «Нахимове». Ищу зацепку.

– Почему меня с собой не берешь?

– А зачем тебе это? Это дело мое, ты-то здесь при чем?

– При том, при том… – он запнулся.

– Вот то-то же. При том, что я – сама по себе. И ты – тоже.

Он резким движением сбросил со своих колен ее ноги, навалился на нее, впился крепким, пахнущим водкой поцелуем. Она заерзала, пытаясь вырваться. А Васька сжимал ее все крепче и крепче… Отцеловав, оттолкнул резко, так что она не удержалась, упала спиной на кровать. Он тут же навалился сверху, прижал ее к постели.

– Никогда не говори так – сама по себе! Слышишь – не смей!

Ей было страшно смотреть в его пьяные, полубезумные глаза. Она не решилась сказать, что хотела: «А как же иначе?» Вместо этих слов Вера просто покорно кивнула. Какой смысл спорить с пьяным? Тем более с пьяным и влюбленным?

Он снова поцеловал ее – не робко, не осторожно, как раньше, а сильно, требовательно, даже нагло. Вера попыталась дернуться, но он прижимал ее так крепко, что она не могла даже шевельнуться. Это был не прежний Васька – ласковый, послушный… Мальчик-котеночек… Теперь ее целовал незнакомый человек – злой, сильный и уверенный в себе. Она сама не заметила, как стала отвечать на его поцелуи, как его рука забралась ей под свитер… В какой-то момент Вера опомнилась, прошептала хрипло:

– Вася, не надо!

– Надо! – рыкнул он. – Я два года думал, что не надо! Ждал, идиот! Дождался…

– Вася, вдруг кто придет…

– Никто не придет! Все на моих поминках!

– Не говори так! – крикнула она в страхе.

А он внезапно сбавил свой резкий тон:

– Верочка… Веруня… Я два года тебя не увижу… Я прошу тебя…

Он по-прежнему просил. Он не настаивал. А ей было так одиноко весь последний месяц… Ах, если бы Васька всегда был таким – сильным, самоуверенным и пусть даже пьяным…

Они очнулись от запаха гари. Электрический чайник, коллективная собственность Вериной комнаты, давно выкипел и насухую дымился.

– Вася, сделай что-нибудь! – в страхе прошептала она.

Он быстро вскочил с постели, выдернул вилку из розетки, успокоил ее:

– Не дрейфь. Советское – значит, железное. Остынет – будет работать нормально. Вернулся в кровать. Вера пристроилась нежиться на его голом плече. Вдруг он отстранился, резко встал.

– Ты чего, Вася? – не поняла она.

Он подошел к окну, прижался лбом к черному от ночи стеклу. На улице шел бесконечный осенний дождь.

Вера босиком подобралась к нему, обняла:

– Эй, ну правда, чего ты?

Василий ответил глухо:

– Я не вернусь оттуда. Я чувствую.

– Вася, – расстроилась она, – не говори так. Ты – обязательно вернешься! Придешь сильный, красивый, и мы… мы…

– Мы можем пожениться хоть завтра. Но я – не вернусь. Назови его Васькой, ладно?

Вера никогда не любила разговоры о предчувствии смерти. Она считала, что смерть предсказать невозможно. И окончательно убедилась в этом после гибели родителей – ведь в тот день ей было хорошо, как никогда. И казалось, что вся жизнь впереди и будет в ней только хорошее…