Манускрипт дьявола - Михалкова Елена

– Хорошо, договорились. Будешь приходить трижды в неделю, начинать можешь завтра с утра.

Марта тут же подскочила к нам, оттерла в сторону Молли и принялась стрекотать, выпрашивая у меня вознаграждение за труды. Я расщедрился на несколько монет, и толстуха громко возблагодарила господа бога за то, что у нее такой сосед. Мне изрядно надоела ее болтовня, поэтому я выпроводил Марту, а вместе с ней, к некоторому моему сожалению, ушла и новая служанка, пообещав прийти завтра с утра и навести порядок в моей берлоге.

Так я обзавелся прислугой и, надо сказать, ни разу не пожалел о своем выборе.

Как я и предполагал, Молли оказалась шустрой бабенкой. На другое утро она прибежала чуть свет и к полудню вычистила башню так, что я едва узнал комнаты, в которых провел к тому времени пару месяцев. Не стесняясь меня, она сдвинула чепец на затылок, открыв моему взгляду кудрявые черные волосы, и засучила рукава. Раскрасневшаяся, с каплями пота, выступившими над верхней губой, Молли была до того хороша, что я передумал уходить по делам и остался в башне, исподтишка наблюдая за ней.

Она не смотрела на меня, делая вид, что целиком поглощена делом, но я чувствовал, что ей приятен мой интерес. Те, кому не нравится, когда на них жадно смотрит мужчина, не поправляют без конца волосы, не приоткрывают рук и не задирают, будто случайно, юбку выше щиколоток. К концу уборки она так виляла пухлым задом, что я не выдержал и без долгих церемоний потащил ее в постель.

Она поупрямилась лишь для виду, а после, деловито оправляя на себе юбки, попросила прибавки к жалованью.

Я расхохотался в ответ, но ее почти детское нахальство подкупило меня. С тех пор раз в два дня Молли появлялась у меня, наводила порядок, иногда готовила, перестилала постель, и, нужно сказать, дом согрелся от ее присутствия.

Я был не единственным, кто платил ей за работу. В те дни, когда Молли не появлялась у меня, она трудилась у какого-то чудака-затворника, о котором я знал от нее лишь то, что он живет на западной окраине города и не видится ни с кем, кроме служанки. Молли нельзя назвать болтушкой, и она не утомляла хозяина городскими сплетнями. Обычно, придя рано утром, она будила меня и принималась за дела. Со временем я даже доверил ей убираться в лаборатории, и Молли ни разу ничего не пролила и не испортила.

Если я просыпался до ее ухода, то девице приходилось прерывать свои труды. Не в силах долго смотреть на мою аппетитную красавицу, я заваливал ее на том же месте, где она стояла, и вскоре во всей башне не осталось ни одного уголка, где мы не предавались бы утехам.

Так что с какой стороны ни посмотри, я оказался в выигрыше от того, что Толстобокой Марте взбрела в голову прихоть осчастливить меня служанкой.

Тем временем император Рудольф по-прежнему проявлял интерес к моей особе. Он придумал устраивать «вечера алхимиков», собирая в своем дворце всех тех, кто способен отличить ртуть от свинца. Предполагая, что в споре родится истина, император требовал от присутствующих обсуждать волнующие его темы: рождение философского камня, природу преобразования металлов в золото под его воздействием и прочее, прочее, прочее. Особенно внимательно он прислушивался к моим речам, очевидно, возлагая на них большие надежды. И каждый раз я читал на лице его разочарование, когда мы расходились ни с чем.

Поначалу я думал, что наш правитель алчен настолько, что жадность затмевает его разум. Однако со временем мне стало ясно, что причина его навязчивой идеи не в этом. Он склонен видеть мистическое в любом обыденном происшествии и верит в то, что овладение великим секретом вознесет его на такую высоту, на какую не забирался ни один смертный. Рудольф невысок ростом, телосложения тщедушного, и вытянутое бледное лицо его кажется болезненным и изможденным. Однако я не раз был свидетелем удивительного преображения. Стоило императору заговорить об интересующем его предмете, и перед нами возникал истинный властитель, сильный духом, увлекающий за собой любого, на кого падал его горящий взгляд.

Недавно я получил возможность убедиться, что не правы те из придворных, кто считает нашего правителя неспособным на решительные и жестокие поступки. Случилось это вскоре после появления в Праге некоего лица, прибытие которого всколыхнуло двор.

Его имя было Розенкранц, и называл он себя монахом ордена бенедиктинцев. Едва взглянув на его чрезмерно честное лицо с ясными голубыми глазами, обрамленное рыжей волнистой бородой, я сразу понял, что монахи-бенедиктинцы немало бы удивились, узри они его в своих рядах. Его длинная сутана была расшита странными знаками, а на груди висел черный камень, матовая поверхность которого словно поглощала падающий на него свет.

Откуда он явился, никто не знал. В отличие от меня, Розенкранц не стал медлить, давая людям время присмотреться к себе, а сразу направился к императору и сообщил, что владеет тайной превращения ртути в золото.

Рыжий монах заклинал Рудольфа сохранить его рассказ в тайне и уверял, что только из восхищения императором и глубочайшего почтения раскрывает секрет, который мог бы принести ему несметное богатство. Разумеется, Рудольф заверил его, что если все рассказанное – правда, то Розенкранц не пожалеет о сделанном. Обещанное вознаграждение должно было сделать монаха едва ли не богаче всего его ордена.

В доказательство своей честности монаху предстояло провести опыт на глазах императора. Розенкранц просил, во избежание разглашения тайны, чтобы в лаборатории не было никого, кроме него и Рудольфа. Однако правитель все же настоял на присутствии одного из алхимиков, которого он считал заслуживающим доверия. Этим алхимиком оказался я.

Поздним вечером я прибыл во дворец. Стража сопроводила меня в подземелье, где уже ожидали король и Розенкранц. Двое слуг молча стояли в отдалении. В тигле нагревалась ртуть, а рыжий монах тем временем объяснял Рудольфу принцип превращения ее в золото.

Глядя на этого пройдоху с честными глазами, я испытал жуткую злобу, от которой у меня даже разболелась печень. Он покушался на то, что по праву со временем должно было принадлежать мне! Лишь себя, Эдварда Келли, я видел возле императора, продающим ему секрет трансмутации! На этом поприще невозможно быть вторым, и если ты не стал первым, значит, ничего не достиг. Я представил груды золота, которым император собирался осыпать лже-монаха, славу, изливающуюся на него, и мне захотелось утопить «алхимика» в чане с ртутью.

Тем временем он принес деревянную палку, очень толстую, длиной с половину моей трости, и прислонил к стене. Извлек из кармана крошечную коробочку слоновой кости, украшенную витиеватой резьбой, и бережно поставил на стол рядом с палкой. По его знаку слуга принес поднос, на котором лежали обычные угли, разве что довольно крупные. Угли Розенкранц тоже пристроил на столе.

– Если ты и правда владеешь секретом, над которым долгие годы бьются лучшие умы королевства, ответь, отчего же ты не воспользовался рецептом сам? – спросил я, наблюдая за его приготовлениями.

Розенкранц принял до того благостный вид, словно его лысина должна была вот-вот замироточить.

– Если бы ты знал то, что известно мне, ты не задавал бы таких вопросов, – дал он ответ.

Я усмехнулся:

– Разумеется. Зачем спрашивать о том, что знаешь? Прошу тебя, развей же мое невежество и объясни, что мешало тебе самому производить столько золота, на сколько хватит запасов ртути?

– Ты далек от тайн, унаследованных нашим орденом. Потому тебе простительно не знать, что все мы, бенедиктинцы, при вступлении в орден приносим клятву, которая запрещает нам пользоваться плодами своих знаний.

Я едва сдержался, чтобы не фыркнуть в ответ на его объяснение. Император же кивал, словно болванчик, и с воодушевлением внимал всем бредням рыжего проходимца.

– Однако что есть вознаграждение, которого ты, конечно, заслуживаешь, как не плод твоего знания о превращении ртути в золото? Твоя клятва не помешает тебе воспользоваться им?

– Что – деньги? – философски вопросил монах. – Для тебя они суть материя, а для меня – мера благодарности великого правителя! Благодарность ценна, не деньги!

Я хотел было спросить, что же в таком случае мешало Розенкранцу ограничиться принятием устной признательности императора, но понял, что спор наш бессмыслен. Мне не подловить плута – он на любой вопрос найдет десяток ответов, и чем нелепее будут они, тем вернее воздействуют на Рудольфа.

– Когда же ты приступишь? – нетерпеливо спросил император, которому прискучило слушать нашу перепалку, завуалированную под беседу.

– Ваше величество, все готово, – с поклоном ответил Розенкранц и сделал слуге знак приблизиться.

Тот раздул мехами огонь, и поверхность ртути забурлила. Мы молча наблюдали за действиями монаха. Он открыл резную коробочку, в которой оказался красновато-коричневый порошок, похожий на истолченную глину, и с величайшей осторожностью достал щепотку.