Девушка с синими гортензиями - Вербинина Валерия

– Не знаю… – растерянно обронила Ева. – Просто… просто мне нелегко об этом говорить. Когда я думаю, какой грешницей была и кем стала…

И, едва она произнесла последние слова, ей почудилось, что монастырь, гора, дерево, скамейка и даже баронесса Корф с ее пытливым взглядом – все куда-то исчезло. Была только Ева в пальто, отороченном мехом, с муфтой в руках, ее машина и ее шофер.

– Мартен!

Шофер, кряжистый мужчина лет сорока с пышными усами, в фуражке и черной униформе, только что вышел из машины, чтобы посмотреть, почему они застряли на набережной. Он вернулся на место с озадаченным видом.

– Что там, Мартен? – спросила Ева.

– Похоже, что-то с мотором, мадемуазель Ларжильер, – ответил шофер.

– О! – сердито вырвалось у Евы. – Ну так чините!

Она отвернулась и стала смотреть в окно. Мимо лениво ползли, объезжая их машину, редкие автомобили. Подошел полицейский, осведомился у шофера о причине, по которой они тут стоят. Услышав, кому принадлежит машина, ажан уважительно посмотрел в сторону хозяйки. (Ева все видела, делая вид, что ничего не замечает.) Прошло еще несколько минут.

– Мы поедем или нет? – недовольно спросила Ева, когда шофер вернулся и стал что-то искать в ящике с инструментами.

– Я пытался все исправить, но мне не хватает одного инструмента, – ответил Мартен, словно оправдываясь. – Сейчас, когда война, вообще ничего купить невозможно.

Ева мрачно посмотрела на него и стала выбираться из машины. Шофер, спохватившись, придержал дверцу.

Зеленая Сена лениво текла мимо, впереди мешался с голубыми сумерками темный силуэт статуи короля Генриха. Ева в нетерпении сделала несколько шагов, не зная еще, что делать и к кому обратиться за помощью. И тут заметила медленно ехавшую черную машину, в окне которой мелькнуло знакомое лицо.

– Жюли! Жюли!

Одной рукой стиснув тяжелую муфту, другой – подобрав юбки, Ева бросилась к черной машине. Та остановилась, и Ева, переведя дух, постучала по стеклу, за которым виднелось круглое лицо молодой женщины.

– Жюли, добрый вечер… Простите, но у меня небольшая поломка. Может быть, у вашего шофера сыщутся инструменты, чтобы помочь моему?

Ева говорила и машинально читала по лицу собеседницы, как привыкла читать по лицу партнеров на сцене (что-то вроде: Пьер в ударе… Абель не в духе… Шарль забыл текст и вот-вот понесет отсебятину… Суфлер, где же суфлер?).

– Простите, Ева, – вежливо, но твердо промолвила Жюли, – я спешу. Боюсь, ничем не могу вам помочь.

Для Евы услышанное не было сюрпризом, она предчувствовала ответ бывшей горничной по смене выражений на лице собеседницы, но все же слова неприятно задели ее. Неожиданно подняла голову полузабытая Мари-Паскуалин из Тулона, дерзкая девчонка, которая всегда и во всем привыкла рассчитывать только на себя. «Чтоб тебе провалиться», – громко заговорила она в мозгу звезды Евы Ларжильер. Горничная вышла замуж за графа и теперь знать не хочет прежних знакомых, перед которыми когда-то чуть ли не заискивала. «Ах, мадемуазель Ларжильер, какой наряд! Это Пакэн или Дусе? Как он вам идет, мадемуазель Ларжильер!»

Ева сжала губы и отступила. Она терпеть не могла, когда с ней так обращались. Но тут ей бросилось в глаза расставленное платье Жюли, ее растерянные и счастливые глаза, то, как та держала ладонь поверх своего большого живота.

«Восьмой месяц, не меньше… – определила Ева, и ей стало стыдно. – И что я на нее взъелась? Может быть, ей позарез нужно к врачу, а я ее задерживаю…»

Она попрощалась с молодой женщиной и вернулась к своей машине. Шофер, сдвинув фуражку на затылок, удрученно разглядывал захворавший мотор.

– Что, совсем невозможно починить? – спросила Ева.

– Можно, – сообщил Мартен, подумав. – Но с теми инструментами, которые у меня есть, мне понадобится полчаса, не меньше.

– Хорошо, – сказала Ева, внезапно успокаиваясь. – Я подожду.

Мартен, который давно привык к заскокам своей хозяйки, изумился. Вообще-то, он был готов к тому, что та воспримет задержку совсем иначе, к примеру, разразится причитаниями, осыплет его проклятиями в театральном стиле и сядет обратно в машину с видом измученной дивы, не закрывая дверцу и закинув ногу на ногу так, чтобы были видны стройные щиколотки. (У Евы были великолепные ноги, и на сцене она обожала переодеваться в мужские костюмы, которые выгодно подчеркивали их красоту.)

– Так вы подождете? – на всякий случай переспросил Мартен. – Тогда я сейчас…

Он засуетился, загремел инструментами, не сразу нашел нужную деталь, вполголоса предал анафеме какой-то цилиндр, который, собака, никак не поддавался. Ева стояла у машины, и до шофера доносился запах ее духов. Мимо проехал велосипедист, покосился на хорошо одетую даму и чуть не врезался в столб. Неожиданно Ева почувствовала, что с нее хватит.

– Мартен, я подожду вон в той церкви. Когда все будет готово, позовите меня.

Она бросила муфту, которая ей мешала, на сиденье, взяла свою сумочку и стремительным шагом удалилась. По пути ей попалась согбенная старушка, продававшая подснежники. В нескольких шагах от нее торговали подснежниками бойкие хорошенькие девушки, и старушка смотрела на них с печалью. Все покупали цветы у них; к пожилой продавщице почти никто не подходил.

Ева замедлила шаг. Шла Страстная неделя, хотя в газетах писали только о войне, об очередном наступлении немцев, о потерях и пленных. Но была весна, и душа безотчетно хотела праздника.

– Я возьму все, – сказала актриса, доставая кошелек.

Старушка посмотрела на нее удивленно, но Ева вручила ей деньги, которые с лихвой окупали все букеты.

– Да благословит вас бог… – еле выдавила старушка дрожащим голосом.

Ева забрала цветы и пошла к церкви. На голове святого над входом сидел голубь, другой пристроился на окне возле витража и дремал. Нет, сказала себе Ева, не буду об этом думать, не стану задаваться вопросом о том, почему старушка так бедна, а у меня есть все… Скорее бы Мартен починил машину, и мы поедем домой…

В церкви собралось много народу, через несколько минут должна была начаться служба. На Еву оглядывались. И хотя она привыкла находиться в центре внимания, тут все же почувствовала себя лишней. Красивая дама с охапкой подснежников, хоть уже и не молодая, и все в ней дышит мирским, а здесь – высокие своды, свечи, витражи, таинственный полумрак… Но она вспомнила, что Мартен будет чинить машину еще долго, и подошла к чаше со святой водой, размышляя про себя: «Послушаю начало службы и уйду… В конце концов, у меня такое же право находиться тут, как у всех остальных».

Раньше она не была в этой церкви, но ей нравился готический стиль, ажурные шпили, устремленные в небо. Актриса прошлась вдоль бокового нефа, бросая рассеянные взгляды на росписи на стенах, на витражи. Затем свернула к алтарю и в нескольких шагах от себя увидела священника. Ей сразу же бросилось в глаза, что тот молод и нервничает. Возле скамьи для почетных гостей седой плешивый господин с орденом Почетного легиона разговаривал с дамой, которая стояла к ней спиной, но тем не менее показалась смутно знакомой. Однако Ева не стала задерживаться на этой мысли, потому что ее отвлек шум, донесшийся снаружи…

Мартен закончил возиться с мотором, когда сразу с двух сторон нестройно завыли сирены воздушной тревоги. Шофер поднял глаза и увидел на фоне облаков три черные мушки, которые стремительно приближались, вырастая на глазах.

– «Готы»[14]! А, чтоб их…

Ра-та-та-та-та! На холмах зарокотали пулеметы, и одна из мушек заметалась, закружилась волчком, полетела вниз. В полете она загорелась и рухнула кучей раскаленного металла куда-то возле французских позиций.

Ра-та-та-та-та! Трах-тах-тах!

Собьют… Не долетят… Долетят…

Две оставшиеся мушки росли на глазах, летели прямо на Мартена, на город, на реку, на застывшего на постаменте короля.

– Мадемуазель Ларжильер! – отчаянно закричал Мартен, озираясь по сторонам.

У него напрочь вылетело из головы, что хозяйка ушла в церковь.

– Мадемуазель Ларжильер!

Голубь, дремавший возле витража, проснулся, недовольно курлыкнул и увидел мчащиеся на него две черные птицы смерти. Над рекой они сделали красивый вираж, затем снизились и сбросили бомбы…

Ева услышала сирену, а затем на ее глазах в сводчатом потолке одна за другой стали возникать дыры. Сверху летели глыбы камня, куски черепицы, обломки статуй. В следующее мгновение в ее уши ворвался нестройный пронзительный крик. Кричали женщины, мужчины, дети. Сзади что-то взорвалось, оттуда доносились дикие вопли и пахло гарью. Огромная колонна затрещала и накренилась, готовая упасть… Старинная железная люстра закачалась и рухнула, раздавив нескольких людей. Толпа обезумела, те, кто удержался на ногах, бросились в разные стороны, давя и калеча друг друга. Ева почувствовала толчок в спину, ее швырнуло вперед, какой-то мужчина схватил ее за руку и оттащил в сторону, но толпа смяла его и закружила. Бросив все – подснежники, сумку, шляпку, – Ева, с растрепанными волосами, обеими руками вцепилась в первую же попавшуюся опору, чтобы ее не затоптали… Но тут железная птица смерти выбросила последнюю бомбу. Грохот сотряс здание, Ева подняла голову и увидела прямо над собой разрыв, из которого смотрели небо и облака; еще немного, и огромные камни, из которых был сложен свод церкви, полетели вниз, прямо на нее… Она не успела ничего подумать, ничего почувствовать. Не успела даже испугаться. Инстинктивно Ева сжалась в комочек и закрыла глаза, убежденная, что ей конец.