Белый пиар - Литвиновы Анна и Сергей

– Проводим даму домой? – глумливо предложил Митя потом.

– Зачем? – беспечно возразил Коля. – Сама доковыляет!

Женя лежала на прохладных влажных листьях. Митя схватил ее за обрывки кофточки, грубо приподнял:

– Смотри, сука, только попробуй вякнуть! Пришибу. Поняла, мокрощелка? Мокрухой больше, мокрухой меньше – мне рояля не играет!

«Я все расскажу папе! И он убьет их!» – измученно подумала Женя.

…Родителей дома не оказалось. На кухонном столе лежала записка: «Уехали на дачу. Не забудь покормить рыбок».

Женя, двигаясь, словно в липком тумане, покормила рыбок. И только потом случайно взглянула на себя в зеркало. Закричала. Принялась срывать с себя грязную, изорванную одежду. Ринулась в ванную, включила горячую воду. Пыталась смыть с себя эту грязь, эту гадость. Терла и терла тело жесткой мочалкой, но никак не могла избавиться от запаха. Ужасного терпкого запаха.

Она не сможет с этим жить.

Женя прошла в гостиную, упала на диван и зарыдала.

Слезы вышли сухими, в груди закололо, ее разрывал кашель. Лежать спокойно она не могла. Суетливо перебирала бахрому на покрывале. Чувствовала, как дрожат, не могут успокоиться губы.

Она вскочила, заметалась по комнате. Задела любимую вазу. (Там еще стояли Колины полузасохшие цветы.) Ваза разбилась. Женя пошла на кухню за веником. Зачем-то зашла в родительскую спальню.

Посмотрела на комод. Нижний ящик был приоткрыт. Зачем-то приоткрыт. Женя знала, что под папиными носками там лежит.

Женя потянулась к ящику. Закрыла глаза. На ощупь пошарила в ящике. Ее пальцы уткнулись в холодное. Руку холодил папин наградной «макаров».

Коля проживал на соседней улице.

…Они оказались у него дома. Оба. Насильники. Липатов и Земков…

Обыкновенная, очень советская мебель. Громоздкий секретер с захватанными дверцами. Журнальный столик, запятнанный кружками от стаканов. Женя навсегда запомнит запах той квартиры – запах несвежей одежды, пыли и недоеденных закусок.

Ее до смерти будут преследовать их взгляды. Сначала – глумливые:

– Что, крошка, захотелось еще?

Потом – строгие:

– Эй, детка, брось пушку! Не шути!

Стрелять оказалось легко. Прямо в их рожи – ненавистные, мерзкие, грязные рожи. А потом – в затхлый запах квартиры с налету ворвался солоноватый, морской привкус крови… Совсем не страшно. Будто в кино. Словно на пыльный ковер брызнул клюквенный сок…

…И до самой смерти ее будет преследовать отчаянный вскрик отца: «Что ж ты наделала, Женька!»

Дело о перестрелке враждующих преступных группировок взбудоражило К. Благодаря стараниям отца оно все-таки осталось нераскрытым. Женю немедленно отправили в Москву, к родственникам, – доучиваться. Мама слегла.

…Летом, перед началом выпускного года, к ней приехал отец. Совершенно седой. С потухшими глазами.

– У мамы – рак, – тускло сообщил он. И резко добавил: – Только не надо реветь. Слишком поздно…

«Он во всем винит меня!»

Отец сказал, избегая ее взгляда:

– Мама просила тебе передать… Она хочет умереть спокойно.

Он повысил голос:

– Мама просит тебя – не сдаваться.

Отец впервые взглянул ей в глаза и добавил:

– Я тоже тебя об этом прошу…

На следующий день Женя начала готовиться к экзаменам в МГУ, куда через год поступила.

Она просто обязана победить прошлое. Уничтожить его. Замолить свой грех.

Хоть как-то оправдаться перед родителями.

И – перед своим бывшим поклонником Кириллом Кругляковым.

Женя не видела его все десять лет. И почти о нем не слышала. Знала только, что жизнь Кирилла не задалась. Он так и не оправился после той злосчастной золотой осени… Женя обвиняла в этом только себя.

Недавно она получила письмо от своей единственной подруги из К.

Подруга сообщала, что Кирилл Кругляков умер. «Что там точно случилось – неизвестно. Никто толком это дело и не расследовал. Ты же знаешь, Кирюшка – наркоман со стажем, семь лет уже колется. Скорее всего, передозировка…»

Гадость! Какая гадость! Кирюшка же – совсем молодой, всего на год ее старше! Он мечтал о тихой домашней провинциальной жизни. Крыжовник на даче, прогулки у реки… Он оправился бы от несчастной любви. Все оправляются. Но… Но в тот самый момент, когда ему бы плохо, какой-то гад, какой-то местныйДубов, подсадил его на иглу!

Родители любили ее – и погибли.

Кира любил ее – и погиб.

А прошлое, казалось, забытое и похороненное, снова явилось в ее жизнь. Явилось без спроса.

Бритвина хоронили в четверг.

Весь «Глобус» собрался перед моргом пятнадцатой горбольницы: главбух Федор Степанович, девочки-менеджерши, неразлучная парочка дизайнеров Тряпкин и Трубкин, плюс пятеро охранников. Не было Дубова – тот обещал приехать прямо на кладбище. Сотрудники рекламного агентства сжимали в руках стылые гвоздички, мерзли на рассветном февральском ветру.

Отдельной группкой ютились родственники погибшего: статная женщина лет шестидесяти с исплаканным, полусумасшедшим лицом – похоже, мама Бритвина. Рядом с нею стояли две заплаканные женщины помоложе, да растерянный простоватый мужичок в кожаной кепочке. Еще две грустные пары в летах. Никого, кто выглядел бы постоянной бритвинской подругой, Женя высмотреть не сумела. Неужели у него и правда не было подружки?

И не видно никого, кто походил бы на бритвинскую дочку-наркоманку. Мелькнула мысль: «Может, ее и не существует вовсе? А история с дочкой – это бред? Адский бритвинский розыгрыш?»

Четыре похоронных автобуса ждали у морга. Шоферы сидели в кабинах. Чтоб согреться, гоняли двигатели на холостом ходу. В стороне стояла еще одна, посторонняя, ждущая своего покойника группа. Конвейер смерти в большом городе действовал, как и положено конвейеру: обезличенно и бесперебойно.

Женя украдкой оглядела охранников «Глобуса» – их призвали на похороны почти всех: чтобы сэкономить на похоронной команде. Дубов умел считать копейку. «Секьюрити» стояли бок о бок: статные, неповоротливые, непроницаемые… Женя только-только научилась их различать: вот Жора, Вася, Николай, Петр Петрович…

«Неужели кто-то из них убил Бритвина? – думала она. – И вот теперь как ни в чем не бывало явился на его похороны? Или… Или Диму зарезали другие? Еще более страшные люди?»

На минуту Женя ощутила холодок под ложечкой. Ей стало страшно. Она ввязалась в опасную игру. Смертельно опасную.

Вчера, в среду, она заехала в сберкассу на Ташкентской улице. Капитан Бобров сдержал слово. На ее имя кто-то открыл валютный счет. Женя предъявила паспорт, получила сберкнижку. В ней имелась единственная запись: «21 февраля 200… года, приход – 10.000 долларов». Ни копейки со счета она снимать не стала.

Сберкнижка явилась материальным свидетельством того, что она завербована. Что она – слуга двух господ. И ей было непонятно, как теперь выпутываться из этой истории. Раздор, хаос царили в душе.

Служительница морга вышла и позвала всех внутрь. Женя в церемониальный зал – прощаться с Бритвиным – не пошла. Мерзла одна на февральском рассветном ветру.

Довольно скоро пятеро охранников плюс лысый дизайнер (Тряпкин? Или Трубкин?) вынесли гроб. Второй дизайнер тащил крышку. Запихнули гроб внутрь автобуса.

Отпевания в церкви не предполагалось. Автобус следовал прямо на кладбище.

Женя прибыла на похороны на своей «Оке». Не хотела находиться в автобусе – в непосредственной близости от бритвинской смерти. Не желала присутствовать на поминках. А если отбиться от тризны будет невозможно – машина станет отмазкой, чтоб не пить.

Женя не любила алкоголь. Она не хотела никогда больше ни на минуту терять над собой контроль.

Той осенней ночи десятилетней давности хватило ей с лихвой.

Женя подошла к водителю катафалка – мужчине со смертельно-бледным, словно бы набальзамированным лицом. «На какое кладбище вы едете?» – спросила она его. «На Богородское», – отвечал шофер.

– А где это?

– А тебе зачем?

– Я поеду за вами следом, на машине.

– Ну и ехай.

– Вы тогда на желтый не проскакивайте, ладно?

Шофер окинул скептическим взглядом тонкую фигурку Жени и буркнул что-то нечленораздельное.

Сотрудники «Глобуса» и родственники Бритвина принялись грузиться в автобус.

Женя поспешила к своей «Оке».

Кладбище находилось в страшном отдалении от города. Женя порадовалась, что с утра залила в «Белку» полный бак. Они миновали ближние пригороды Москвы, проехали с десяток светофоров, а похоронный автобус все шелестел по Горьковскому шоссе. Водитель катафалка оказался асом. Он ловко маневрировал в потоке машин, а на свободных участках несся так, словно ему не терпелось избавиться от мертвого тела. Женя едва поспевала за автобусом.

Наконец свернули с шоссе направо, на второстепенную дорогу. За окном потянулись бесприютные, одинокие, голые рощи. Ни машин, ни домов, ни людей…