От ненависти до любви - Мельникова Ирина

– И здесь болото?

– Что поделаешь? – развел руками Замятин. – Такая вот напасть!

И уже не таясь, крепко поцеловал меня в губы. А я впервые не смутилась, не запаниковала, словно всю жизнь так вот открыто и беззаботно целовалась на людях.

Не стоит, наверно, говорить, чем я занималась в РОВД. Текущие милицейские дела, кому они интересны? Рутина, от которой нет спасения, докучливое начальство, считающее, что нет ничего на свете важнее отчетов, справок и процентов…

К обеду я уладила большую часть дел, а к пяти часам вечера благополучно добралась до краевого центра.

В городе я не бывала с того момента, как перешла на службу в милицию. Долго кружила по улицам, не сразу узнавая их и радуясь, узнавая. Тут и там на месте довоенных бараков и серых хрущоб появились яркие и праздничные здания, ухоженные скверы, потрясающе красивые фонтаны и забавные скульптуры. Все вокруг сияло и переливалось, блестело, мерцало, мигало и играло в лучах солнца тысячами радуг. А над этим ослепительным великолепием взметнулись вверх башни высоток. Они перечеркнули знакомое мне пространство: горы, тайгу на противоположном берегу, краны, коммунальный мост, по которому, как и прежде, сновали трамваи.

Эти башни перечеркнули мое прошлое, и хотя я осталась здесь чужой, я этого не чувствовала. Ну, переместилась на время в параллельный мир – и переместилась! Ничего страшного, я ведь знала, как из него вернуться…

Музей я отыскала быстро. Старинное здание из красного кирпича почти затерялось среди новеньких многоэтажных зданий, и когда я оставила машину на стоянке неподалеку, часы показывали без четверти шесть. Я бегом преодолела крутое крыльцо и в дверях столкнулась со старичком в парусиновых брюках и таком же пиджачке, но при галстуке, абсолютно нелепом на цыплячьей с острым кадыком шее.

– Вы куда? – раскинул руки старичок. – Мы закрываемся.

На вид ему было далеко за семьдесят, и он подслеповато щурился из-под очков, похожих на чеховское пенсне.

– Мне нужен директор. Срочно! – слегка задыхаясь, сказала я. И показала удостоверение. – Я из милиции!

– Из милиции? – старичок бросил быстрый взгляд на корочки и распахнул дверь. – Пройдемте! Пройдемте! Мы вас ждали!

Все это он произнес с обрадованным видом и засеменил впереди меня. И бросил дюжему охраннику, который перекрывал вход в музей:

– Это со мной! Девушка из милиции!

И пояснил, когда мы миновали круглый, с куполообразным потолком вестибюль:

– Я и есть директор. Вам крепко повезло, что застали. Через два дня уезжаю в экспедицию на север.

Мы миновали длинный и темный коридор, и в самом конце старичок остановился перед дверью в кабинет, судя по вывеске – его собственный.

– Добро пожаловать в мои пенаты!

Старичок будто бы задержался в конце девятнадцатого века, и выражался он высокопарно, как, в моем представлении, это делали в те далекие времена.

Кабинет был заставлен картонными и деревянными ящиками, завален походным снаряжением: палатками, спальными мешками, раскладушками, лопатами, кирками.

– Видите ли, – старичок устроился за большим столом, покрытым зеленым сукном, – на севере обнаружены остатки старого городища. Неизвестный, по сути, острог, – он довольно потер ладони, – копать там и копать!

Спохватившись, что я продолжаю стоять, он жестом показал на стул с высокой спинкой, похоже, такой же древний, как и стол:

– Присаживайтесь, рассказывайте, что за вести нам принесли? Хорошие или плохие?

Я пожала плечами.

– Не знаю даже какие. Смотрите! – и выложила на стол бумаги. – Это я обнаружила в шкатулке своей бабушки, здесь перевод текста на современный русский. Честно скажу, не профессиональный. Мне бы хотелось знать, представляет ли эта находка историческую ценность?

Директор взял в руки лупу, пододвинул к себе бумаги. Вдруг его лицо пошло красными пятнами.

– Постойте! Как же это?

Он вскочил с места, снял очки, протер их замшевой тряпочкой и, быстро водрузив на нос, снова уставился в документы. Затем перевел взгляд на меня.

– Поразительно, значит, была вторая копия… Откуда она у вас?

– Какая копия? – настала моя очередь удивиться. – Я случайно обнаружила эту бумагу в тайнике, в крышке шкатулки, которая принадлежала моей покойной бабушке – Веронике Андреевне Лазаревой.

– Веронике? – растерянно произнес директор. – Лазаревой? – его взгляд стал осмысленнее. Он произнес, повергнув меня в изумление: – Машенька? Это вы? Неужели?

Он обежал вокруг стола, схватил меня за руку.

– Господи! Вы разве не помните меня? Петр Аркадьевич! Курнатовский! Я с вами играл… Помните? Ладушки, ладушки, испекли оладушки…

– Вы знали мою бабушку? – Я чуть не свалилась со стула от неожиданности.

Петр Аркадьевич вернулся в свое кресло и, закрыв лицо руками, пробормотал:

– Как же так? Столько лет! Она знала…

– Простите, – собралась я с силами, – объясните наконец, в чем дело!

– Объяснить? Вы разве не в курсе? – Петр Аркадьевич отнял ладони от лица.

Красные пятна сошли, но его лицо осунулось, как после тяжелой болезни, а глаза он старательно отводил в сторону, пока не зафиксировал взгляд на карандаше. Им-то он и принялся постукивать по столу, видно пребывая в раздумье.

– Нет, – твердо сказала я, – и прошу сказать мне, откуда вы знаете мою бабушку?

– Откуда знаю? – переспросил Петр Аркадьевич. – Странно, что она не говорила обо мне. Ведь мы не только учились вместе в МГУ, но затем и работали лет двадцать вместе. Она заведовала кафедрой археологии в краевом университете, а я там преподавал. Затем ее назначили директором музея, и она пригласила меня своим заместителем…

– Не может быть, – сказала я тихо, – она никогда даже не заикалась, что была археологом или директором музея…

– Я ее понимаю, – вздохнул Петр Аркадьевич. – Она так внезапно уехала. Уволилась, бросила квартиру… Как будто сбежала… Но к ней не было претензий… Ведь она не участвовала в экспедиции. Впервые осталась дома в тот сезон. С вами нянчилась.

– Но что случилось? Какие претензии? О какой экспедиции вы говорите?

– И этого не знаете? – изумился Петр Аркадьевич. – Ваши родители… – он замялся. – Неужто Вероника Андреевна не рассказывала?

– Не говорите загадками! – рассердилась я. – Я знаю, что мои родители погибли в экспедиции. Как, где, почему – мне не объясняли! Я думала – это красивая сказка, а позднее просто подозревала, что не все ладно. Но я слишком любила бабушку и не хотела донимать ее расспросами. Она очень болезненно реагировала… А потом внезапно умерла, когда меня не было дома. Возможно, будь я рядом, она что-то рассказала бы…

– А бумаги? – Петр Аркадьевич пододвинул к себе изображение креста. – Кстати, ваша копия во много раз лучше той, которую у нас недавно украли. Здесь четко видны почти все буквы…

– Украли? – Я едва не подпрыгнула на стуле от неожиданности. – Но мою копию тоже пытались украсть! Поэтому я здесь! Я даже не подозревала, что бабушка как-то в этом замешана! Выкладывайте, Петр Аркадьевич, все, что вам известно! Я отсюда не уйду, пока не узнаю правду!

– Хорошо, – сказал директор, – я вам расскажу. Но, возможно, что-то вас сильно огорчит…

– Ничего, я привыкла к огорчениям, – сказала я.

– Тогда, может быть, чаю? – предложил Петр Аркадьевич.

– Спасибо, чуть позже! – отказалась я.

– Да, я вас понимаю, – кивнул он. – Но позвольте закурить, а то мне не по себе.

Он встал и открыл форточку, затем вернулся к столу, долго, невыносимо долго копался, пока не достал трубку и пакетик с табаком. Потом столь же медленно возился с трубкой, засыпая в нее табак, крошки которого усеяли зеленое сукно. И Петр Аркадьевич небрежно смахнул их на пол. Я терпеливо ждала.

– А чем Вероника Андреевна занималась в Марьясове? – наконец подал голос Петр Аркадьевич. – Это ж где-то очень далеко от города?

– Преподавала в начальных классах.

– Боже, – покачал он головой. – Блестящий ученый, и вдруг начальная школа… – Его трубка пыхнула сизым дымком. – Да, – вдруг оживился он, – в нашем музее есть экспозиция, посвященная Венедикту Лазареву, отцу вашего деда, мужа Вероники. Слышали о нем? Знаменитейший ученый! Отбывал в юности царскую ссылку в нашем городе.

– Да? – только и нашлась сказать я. – Впервые слышу.

– Странно, – удивился Петр Аркадьевич, – никогда бы не подумал, что Вероника и это засекретит.

– О дедушке она тоже не рассказывала. Знаете, я думала… что она без мужа маму родила… Такое бывает! Я как-то стыдилась задавать подобные вопросы.

– Они расстались, – неожиданно сухо произнес Петр Аркадьевич. – Анечке, вашей маме, было лет восемь-десять. Знаете, пагубные страсти могут погубить даже гения.

– Он жив еще?

– Понятия не имею, – скривился Петр Аркадьевич. – Ваш дед уехал в Новосибирск, в Академгородок. Вероника о нем не говорила, а я не спрашивал. Юрий Венедиктович тоже был неплохим ученым. Работал на оборону, кажется…