От ненависти до любви - Мельникова Ирина

Я вздохнула и спешилась. Начинался самый крутой участок тропы, и я пошла пешком, чтобы не нагружать больную ногу жеребца. Я вела его под уздцы и думала о том, что же на самом деле произошло на метеостанции. Бабе Нюре я не слишком поверила. Я своими глазами видела, как Костя передвигался по дому в коляске, как отец сносил его на руках с крыльца, чтобы мальчик подышал свежим воздухом. Он ведь не мог самостоятельно даже стоять на ногах. Но был очень сообразительным ребенком: хорошо учился, и руки у него, не в пример ногам, работали отлично. Он всегда прекрасно рисовал, лепил. Да и заниматься с ним одно удовольствие! Учился он на пятерки, порой ставил меня в тупик вопросами. Это я посоветовала родителям купить ему компьютер. Он освоил его самостоятельно, а когда появилась возможность выходить в Интернет через спутник, счастью Кости не было предела. Затем вдруг он начал писать стихи, надо сказать, не по-детски серьезные, а его рассказы вообще удивляли меня и глубиной, и легкостью слога, и взрослым осмыслением жизни. Так что мои представления о больных церебральным параличом существенно изменились.

Костик не воспринимался как инвалид, может, потому, что заболел недавно, в семилетнем возрасте. Странно как-то, ни с того ни с сего… Как рассказывали его родители, он сидел возле раскрытого окна, когда в дом при абсолютно ясной погоде влетела шаровая молния. Сварились цветы на окнах, перегорел утюг… Костик, говорят, даже не испугался. Молния вылетела в дверь и исчезла. Но на его руке осталось красное пятно, как от ожога, хотя и отец, и мать клялись в один голос, что молния пролетела мимо, метрах в трех от мальчика. Со стула он уже не смог встать. И пятно осталось. Я видела его собственными глазами. Небольшое, размером с рублевую монету, с четко очерченными краями…

Врачи долго не могли поставить диагноз. Наконец, сошлись во мнении, что это детский церебральный паралич. На вопрос, почему он проявился так поздно, только пожимали плечами…

Воронок вдруг заржал за моей спиной, и я вскинула голову. Ели неожиданно расступились, и от высоты, словно впервые, перехватило дыхание. Впереди открылась широкая панорама горных хребтов, заросших щетиной тайги. Кое-где на гребнях торчали одинокие скалы – останцы, еще дальше терялись в синеватой дымке ребристые хребты с размытыми очертаниями. Я перевела взгляд влево, туда, где возлежал Хан-Таштык, и не поверила глазам.

С запада сплошной стеной, будто прорвав плотину, на меня надвигался гигантский облачный вал. Занятая своими мыслями, я не заметила, как замерло все живое: перестали кричать птицы, даже сварливая кедровка притихла, найдя укрытие в пихтовых лапах. Ветерок и тот стих: такое бывает перед бурей. До сих пор для меня остается загадкой, почему я сразу не повернула назад? Какой азарт увлек меня вниз? Ведь умом я прекрасно понимала, какое скоро начнется светопреставление и чем это может закончиться!

Клубясь, как лавина, огромная туча вползала темным брюхом на ближние горы. Я закинула карабин за спину и вскочила в седло. Воронок сердито фыркнул, но мне было не до сантиментов. Я спешила скорее миновать спуск в долину, верхом сподручнее. Но я поспешила и совершила ошибку. Воронок заартачился, видно, дала знать рана на ноге, а может, почуял неладное. Не знаю почему, но с полпути он начал приседать на задние ноги, недовольно крутить головой, а когда я сердито прикрикнула на него, и вовсе остановился, сердито прядая ушами. Встав поперек тропы, он нервно переступал ногами, косил фиолетовым глазом на дальний ельник и напряженно втягивал ноздрями воздух. Я потянула жеребца за повод, но он ощерил зубы и уперся, словно его вели на живодерню.

И тут я совершила еще одну ошибку. Я отпустила повод, присела, чтобы осмотреть ногу Воронка, но он, резко рванув в сторону, чуть не зашиб меня копытами. Я упала на спину и увидела, что жеребец уходит вбок, в камни. Еще мгновение – и он скрылся в редком кедраче.

– А чтоб тебя! – с досадой сказала я, поднимаясь на ноги. Слава богу, карабин остался при мне, но «сидор» с бабкиными припасами исчез вместе с жеребцом. Что его напугало? Я огляделась по сторонам и среди елей и высокой травы заметила вдруг длинное туловище, поросшее темной шерстью и почти такую же длинную, опущенную к земле шею.

Лось?! Но с чего Воронку пугаться лося? Я сняла с плеча карабин и, пригнувшись, двинулась в сторону ельника. Надо знать, что за опасность таилась в зарослях. Это был не лось, а огромный медведь. Он поднял лобастую, похожую на закопченный чугунный казан голову и посмотрел крошечными глазками в мою сторону. Затем голова так же медленно опустилась. Ветер дул с его стороны, зверь не учуял враждебные ему запахи. Я же присела в нерешительности. Спускаться вниз опасно. Медведь останется за спиной. Что ему взбредет в голову?

Я окинула быстрым взглядом небо: угольная чернота поглотила горы, накрыла тайгу, и сквозь нее слабо маячила вершина Хан-Таштыка. Сильнейший порыв ветра пригнул вершины деревьев, полетели сучья, в камнях что-то загрохотало. Резко стемнело. Но вот все шумы слились в один нарастающий гул. Все ближе, все яснее. Казалось, навстречу мчался табун диких лошадей. Я слышала звонкий перебор, цоканье копыт по россыпи…

Град!..

Где укрыться? Впереди темнел ельник, но там медведь! Позади, в глубине ложка, камни и густой стланик. Со всех ног я бросилась назад.

Слева, справа, впереди, все чаще и ближе, рвались, разлетались вдребезги на камнях ледяные комки, будто наводчик нащупывал цель. Я набросила на голову капюшон. Град больно бил по плечам, по рукам, которыми я прикрывала лицо, по коленям. Что-то теплое стекало по лбу, по щеке и солоноватым привкусом копилось на губах.

Кровь… Только бы не свалиться!

Я нырнула под дерево. Ветви почти касались земли. Здесь было сухо и теплее, чем снаружи, граду не удалось пробиться сквозь густую сетку ветвей, но мысль о грозном соседстве не давала покоя.

Решив найти среди веток «окошко» для прицельной стрельбы, я уже смелее высунулась из-под лапника. Но медведя и след простыл! Ветер стих так же внезапно, как и начался, лишь тайга глухо шумела, не могла успокоиться после шквала. До станции оставалось километров десять. Если поспешить, то вполне можно добраться до наступления темноты. Не особо надеясь на удачу, я несколько раз громко позвала жеребца, но он не откликнулся, видно, отмахал с перепуга не один километр.

Воронок, конечно, не пропадет. Дорогу к дому он знает, поэтому побродит, поскитается и вернется в родное стойло быстрее, чем я доберусь до метеостанции. Лишь бы ногу не сломал.

Я выбралась из своего убежища. Стараясь не наступать на сучья, я медленно двинулась вниз по тропе. Миновала бугор, который закрывал голову и ноги зверя. Трудно сказать, от какого из чувств – страха или охотничьего азарта, – сердце стучало, как молот. Из-за любой черневшей корнями валежины мог подняться зверь. Не дай бог – медведица с медвежатами!

Мне никогда не приходилось встречаться один на один с бурым хозяином тайги. Поэтому я сомневалась, удастся ли остановить его одним выстрелом, если зверь вдруг бросится на меня из засады? Но больше опасалась нападения со спины. Шихан не раз рассказывал, что это излюбленная тактика медведя, особенно если это голодный шатун. Но медведь не смахивал ни на больного, ни на голодного. Скорее всего, как и я, бросился искать укрытие от града, а может, просто перешел на другое место.

Все же я продолжала красться по тропе, не снимая пальца со спускового крючка. Небо немного посветлело, но в лесу было по-прежнему сумрачно, словно уже наступил вечер. Я знала, что до полной темноты еще часов шесть, и не слишком беспокоилась. Под ноги я не смотрела и очень удивилась, когда вдруг уткнулась в камни. Тропа пропала. Видно, увлекшись мыслями о медведе, не заметила, как ступила на отвилок тропы, вероятно, звериной, так как дальше она терялась среди камней и мхов горной тундры. Я с досадой сплюнула под ноги. Ну, кулема! Не хватало еще заблудиться!

Впереди что-то темнело. Я вгляделась. Метрах в десяти от меня на фоне хилого редколесья виднелась настоящая избушка на курьих ножках. Вернее, нога была одна. Старый маленький сруб стоял на высоком пне, который вцепившимися в землю корнями действительно напоминал гигантскую птичью лапу. Проклиная себя за любопытство, я все же полезла в камни и через несколько минут оказалась возле избушки. Постояла, прислушиваясь, нет ли поблизости кого живого, затем обошла вокруг покосившегося ветхого строения. На гладком, сизом от времени пне, под самым срубом со всех сторон были видны глубокие борозды от медвежьих когтей. Береста на крыше покоробилась и кое-где провалилась. Окон не было. С трудом дотянувшись, я зачем-то постучала стволом карабина в грубо сколоченную деревянными гвоздями дверь. Если б в ответ раздался старушечий голос, я, наверное, не слишком бы удивилась. Но никто не отозвался.