В лесной глуши - Фуэнтес Эухенио

– Только вторую половину дня. Утро я провел у себя дома, готовя все необходимое.

– Когда вы приехали в Бреду?

– Вечером в пятницу.

Детективу показалось не очень логичным, что художник, который только что открыл свою выставку и, по идее, должен на ней присутствовать, занимаясь раскруткой и продажей экспонатов, покидает ее на второй же день. Разве что он уже был уверен в провале и не хотел становиться свидетелем собственного поражения.

– Вас кто-нибудь видел тем утром?

– Думаю, нет. Я не поддерживаю отношений с тамошними жителями. За редким исключением, они весьма неприветливы и не любят людей с привычками, отличающимися от их собственных.

Детектив улыбнулся. Сьерра полностью оправдывал его диагноз.

– Знаешь, что они сделали, когда мой дедушка провел им электричество?

– Нет.

– Половина народу в день включения света убежала в горы, думая, что лампочки, работая, будут плеваться стеклами.

Купидо напряг память. Скульптор был последним наследником знаменитого изгнанника, проведшего в Бреде несколько лет в двадцатые годы. Благодаря изменению политической обстановки, позже он был восстановлен в должности, и одним из первых его деяний было проведение в деревню электричества – в качестве дара людям, которые во время ссылки помогли и относились к нему по-человечески. Затем он построил большой дом около реки.

– Вы знали, что Глория тоже была там на выходных?

– Нет, не знал. Должно быть, она решилась на это путешествие в последний момент, как это с ней обычно бывало. За два дня до того мы виделись на выставке, и она мне ничего не говорила. Больше я ее не видел.

– Вам знаком этот рисунок? – показал ему Купидо уже помявшуюся бумагу.

– Да. У меня есть значок с этим рисунком.

– Можно взглянуть?

– Конечно.

Сьерра повернулся к огромному неубранному столу и поискал в ящике среди кучи скопившихся там безделушек.

– Это очень важно? – спросил он.

– Нет, – соврал Купидо.

– Вот, – сказал скульптор, показывая ему значок, на котором был изображен ядерный гриб над зеленым островом.

6

День выдался плохой. Хотя занятия начались немногим более месяца назад, ученики были непоседливы, все время чем-то недовольны, спустя рукава делали любую работу и заранее думали о выходных. К маю они будут сыты по горло учебой и окончательно потеряют к ней интерес, который и сейчас-то не очень просматривается. К художественным предметам никто не относился с благоговейным страхом, как, например, к языку или математике, да и требования здесь были минимальные, тем не менее большинство детей отказывались хотя бы пальцем пошевелить ради выполнения даже этого минимума. Поняв, что ключ к успешному проведению занятий лежит не в знаниях преподавателя, а в его умении донести их до учеников, он возненавидел свою профессию. Можно быть гением в живописи и при этом не уметь научить гениальности других. Ему хватило двух или трех курсов, чтобы осознать: глухая стена, выросшая между ним и учениками, не была следствием его неопытности как учителя или неспособности понять, что творится в голове ребенка или подростка, пришедшего получать знания, которые общество считает необходимыми для своей жизнедеятельности; стена возникла из-за решительного отсутствия интереса у его учеников к уху Ван Гога. Разница между зверьми и людьми, думал он, заключается в том, что каждое новое поколение животных вынуждено заново открывать для себя мир – вот они и топчутся на одной и той же ступени эволюционного развития, – в то время как человек передает уже усвоенные знания новым поколениям и продолжает эволюционировать с той точки на дороге открытий, понимаемой нами как цивилизация, на которой остановились его предки. Микроскоп, пенициллин, Дон Кихот, «Менины»^[12], римское право, рычаг, письменность или огонь – барьеры, которые ныне рожденный человек уже не должен брать, чтобы шагнуть еще на одну ступеньку вверх по эволюционной лестнице. Его же ученики – это ступень вниз, говорил он себе. Отчаявшись чем-либо их заинтересовать, он вел несколько курсов, которые выбрал просто так, надеясь на установление хотя бы обычных человеческих отношений, вежливых и учтивых, как между незнакомыми людьми. Но и эта линия поведения не принесла желаемого результата. Подростки презирали его, словно нуждались в преподавателях, которым можно перечить, их больше волновало не общение, а возможность при каждом случае выказать учителю свое пренебрежение. В конце концов он пришел к выводу, что никогда не поймет их.