Благодарю за любовь - Вознесенская Юлия Николаевна

В «Посеве» дела для него не сумели подобрать, как ни старались, ради Милочки, конечно. Он стал ходить на курсы немецкого, но чужой язык поначалу давался ему особенно туго: возможно, из-за исключительно русского окружения. Да, тоскливо было жить в этом русско-антисоветско- православном гетто. Он скучал и среди мужчин- эмигрантов: не только старики, но и молодые постоянно говорили о политике, о судьбах России, в лучшем случае о литературе — словом, толкли воду в ступе. И никогда не говорили о женщинах! Отношения между женщинами и мужчинами в НТС были приятельскими, даже родственными, ни легких флиртов, ни тяжелых романов не водилось, даже и разговоров об этом не было. Скука смертная! Время от времени кто- то на ком-то женился, и тогда в церкви устраивалось пышное венчание с певчими, с шеренгой шаферов и подружек невесты, а после закатывался большой свадебный пир, и гости гуляли порой до утра. Все было торжественно, чинно, по-дружески шумно… и ужасно скучно, на взгляд Виктора. Он не понимал их вывезенных из старой России традиций и шуток, а женщины, даже самые красивые, казались ему такими же правильными и скучными, как его Милочка. Но на его счастье в конце концов во Франкфурт явилась Жанна, и он благополучно удрал с нею в Берлин, подальше от Милочки, от «спасения России» и от обязательного хождения в храм. И в Берлине он впервые с начала эмиграции вздохнул полной грудью.

А вот сейчас, стоя между веселым катком и тихим монастырем, Виктор почувствовал, как в его душе при воспоминаниях о Милочке зашевелилась робкая тоска по ее теплу и ласке. И ему вдруг стало казаться, что, останься он с Милочкой, он со временем приохотился бы и к церковным службам, и к чтению русских философов, может быть, даже стал бы помогать каким-то неведомым борцам с советским режимом в СССР… Главное, он привык бы и сжился с Милочкой, ведь для тягостной жизни на чужбине лучшей жены ему бы и не сыскать! В конце концов, старость тоже не за горами, как ни противно об этом думать, а того всепрощения, той верности и преданности, которые ему ласково навязывала Милочка, от другой женщины еще надо успеть заслужить… Вспомнились слова, которые ему сказал батюшка из висбаденского храма, когда он как-то пожаловался ему на скучную семейную жизнь, подпив на чьей-то свадьбе:

— Ты жену зря не обижай! Знаешь, за что мы еще в молодые годы должны быть благодарны нашим женам?

— За любовь, наверное?

— Да, за любовь. Но только не за ту, о которой ты думаешь, безобразник. А за ту, по которой они нам в старости наши морщинистые и обвислые ж…ы подтирать и мыть станут, — вот за какую любовь!

Виктор никогда не думал и не собирался думать ни о старости, ни о сопутствующих ей болезнях. Ему казалось, что уж это-то определенно не для него! Он верил, что не думать о болезнях и будущей старости — это самый верный способ их избежать. Ему одновременно хотелось и умереть молодым, и не умирать как можно дольше. Он был уверен, что он и чувствует себя, и выглядит гораздо моложе своих сверстников. Выбирая для себя одежду, прическу, манеры, музыку или кинофильм, он машинально копировал тех, кто был вдвое моложе его… Сколько сейчас его Ваньке? Семнадцать? Ну так вот, если бы сын выехал с ним на Запад, его, Виктора, принимали бы не за отца, а за старшего брата Ивана. Так он думал еще вчера… ну позавчера. А сегодня… Психологически это, конечно, легко объяснить — такое вот тяжелое ощущение приближающейся бесприютной старости: неделя с дурой Региной вымотала его физически и морально, а тут еще этот мрачный похоронный подарок от неизвестного лица… Впрочем, почему «неизвестного»? Зачем бы он потащился сюда, в Оберменциг, если бы не догадался, что именно кроткая Милочка прислала ему венок? Он еще спросит ее когда-нибудь, как это действо совмещается с ее христианскими взглядами, и разве можно так угрожать близкому и любимому человеку?

Или она и не думала его пугать? Может быть, Жанна права: Милочка тяжело больна, ждет смерти и просто по глупости своей выбрала такую вот странную форму прощания? И тогда получается, что это вовсе не венок на его могилку от мстительной Жанны, и не венок на символическую могилу их умершей любви от Регины, а как бы венок с будущей могилы самой Милочки, чующей свою скорую смерть? Может быть, это даже какая-то православная традиция — заранее послать венок, который он потом сможет отнести на ее могилку?

Милочка тяжело больна, предположила Жанна… Наверное, ему и по этой причине следовало бы сейчас вернуться к ней. Интересно, а смог бы он терпеливо, день за днем ухаживать за ней до самой ее смерти? Менять ей белье, подсовывать ей судно и «подтирать и мыть ей ж…у», как сказал тогда отец Михаил? Да, пожалуй, теперь и смог бы… Он не сумел это выдержать с Катериной, не вынес напряжения, но ведь там, в России, были совсем другие условия! А точнее, не было вообще никаких условий для ухода за смертельно больной женщиной. Здесь есть хотя бы памперсы для взрослых, он слышал об этом от Жанны. А там… Нет, это даже представить себе страшно! Да и Катерина была обречена, что уж об этом вспоминать. И вообще — что это он о Катерине? О Миле, о Милочке надо сейчас думать! Вот перед кем он может исполнить до конца свой долг.