Призрак в кривом зеркале - Михалкова Елена

«Уезжал – жила по соседству красавица Роза Шестакова, приехал – нет красавицы!» – в который раз вспомнил Илюшин. – Занятно.

– Почему же ваша мама не уехала вместе с сестрой? – словно размышляя вслух, спросил он.

– Никогда не вдавался в такие подробности. – Леонид поднялся со стула с выражением плохо скрытой скуки на лице. – По-моему, мать и не думала никуда уезжать, а тете Розе хотелось новой жизни, хотелось бежать отсюда…

Он уже стоял у двери, когда Макар спросил в широкую спину:

– А вашу соседку вы помните? Ту, о которой сегодня рассказывала ваша мама?

– Таньку-то? Помню, хотя и смутно. Шалава и шалава. Нечего ее вспоминать.

Леонид приоткрыл дверь, загородив спиной проход, и Макару показалось, что по коридору метнулась чья-то тень. Он привстал, но Шестаков пожелал ему на прощание спокойной ночи и боком проскользнул в коридор, плотно прикрыв за собой дверь. Илюшин остался один.

Допив чай, он уже собрался уходить, но тут взгляд его упал на поверхность разделочного стола возле раковины, и со смешанным чувством недоверия и радости Макар заметил связку ключей, забытых Элей. Брови его полезли вверх… Он вмиг очутился возле раковины, от души надеясь, что в ближайшее время девушка не вспомнит о потере, и опустил ключи в карман. Они оказались тяжелыми, и ему пришлось обернуть их носовым платком, чтобы ключи не позвякивали.

Оказавшись временным владельцем ключей, Илюшин вернулся на свое место и опустился на стул. Весь его вид говорил о том, что он совсем недавно закончил ужинать в хорошей компании, сейчас передохнет и поднимется к себе, в уютную зеленую комнату, где незамедлительно ляжет в кровать и уснет. Макар даже прикрыл глаза и начал раскачиваться на стуле, мысленно убеждая Элю лечь спать с воспоминаниями о Валентине Корзуне, чтобы они заслонили собой все хозяйственные хлопоты.

Выжидал он минут десять. Когда стрелка часов подползла к половине двенадцатого, Макар встал и выглянул наружу. Коридор казался тихим. С лестницы падал свет, и бархатная ткань на сундуке, стоявшем напротив двери, поблескивала, словно шкура хищного зверя.

Макар вышел из столовой и сделал несколько шагов в сторону лестницы. Его длинная тень скользила между светильниками на стенах.

Он остановился, прислушался, ожидая, что вот-вот распахнется дверь и Леонид высунет голову, проверяя, к себе ли идет единственный гость дома Шестаковых… Но ни Леонид, ни Эдуард не показывались. Илюшин вдруг сообразил, что он знает, где комнаты всех детей, но понятия не имеет, где комната самой Эльвиры Леоновны, и от этой мысли ему стало не по себе.

Он провел рукой по лбу, отгоняя неприятное ощущение, и уже не колеблясь дошел до лестницы. Задержался лишь на несколько секунд, бросив взгляд вверх, чтобы убедиться, что и со второго этажа за ним никто не наблюдает. Все лампы горели, стояла тишина, и ни одна ступенька не скрипнула, когда он остановился возле самой нижней.

Илюшин усмехнулся: «Посторонний человек, оказавшийся здесь, пожалуй, сказал бы, что в этом скромном доме все в полном порядке». Оглянувшись, он вновь пошел по коридору, радуясь тому, что на нем не ботинки, а легкие кроссовки – мягкие, упругие, не издающие никакого шума.

Дойдя до крайней двери, Макар остановился. Легонько толкнул ее – но, как и следовало ожидать, она оказалась заперта. Бросив взгляд влево и убедившись, что никого нет, Илюшин достал из кармана ключи и стал прикладывать к замочной скважине один за другим, крепко сжимая их в пальцах, чтобы не звякали.

Пятый подошел: самый простой, без фигурной бородки, матово-серый ключ. Он щелкнул два раза, проворачиваясь в замке, и дверь с шорохом отворилась, открывая взгляду густую темноту. Нащупав в кармане фонарик, Макар осторожно вошел в комнату и закрыл за собой дверь, повернув тусклую ручку. Стоило ему сделать это, и темнота навалилась на него со всех сторон, безмолвно изучила вошедшего и отползла в сторону – всего лишь на шаг, на расстоянии которого Илюшин еще мог рассмотреть очертания угла шкафа. Дальше начиналось черное.

Заколоченное окно не пропускало свет от фонаря на улице, и только из-под двери просачивалась узкая светлая полоска, которая и позволяла ему что-то увидеть в этой комнате, по уверениям Эльвиры Леоновны превращенной в склад мебели. Макар достал фонарик и нажал на кнопку. Большое бледно-желтое пятно прыгнуло на пол, высветив каждую трещину в досках, и Илюшин приглушил яркость, опасаясь, что снаружи будет заметен свет.

Эта комната была раза в два больше, чем его собственная. Она и в самом деле оказалась заставлена мебелью: шкафами, комодами, тумбочками – и зеркалами. К удивлению Макара, зеркала были не затянуты ни пленкой, ни тканью. Они просто стояли, прислоненные к стенам, – три зеркала, одно больше другого, и в них множились деревянные лакированные поверхности, отражавшие свет от фонарика. Подойдя поближе, Илюшин убедился, что поверхность зеркал покрыта ровным слоем пыли – но слоем очень тонким. Кто-то протирал эти зеркала не так давно, хотя кому и зачем это могло понадобиться, Макар не представлял.

Здесь, как и на чердаке, пахло пылью и чем-то напоминавшим аромат старых духов. Подойдя к одному из шкафов, Илюшин приоткрыл дверь и понял, откуда взялся запах: на полках, свернутые в тугие рулоны, лежали одеяла, а сверху – холщовые мешочки, от которых пахло резко, травянисто. «Лаванда. Видимо, Эльвира Леоновна предпочитает натуральные средства от моли».

Из любопытства Макар открыл соседнюю дверцу и обнаружил за ней уложенные друг на друга подушки, обернутые тускло поблескивающим в свете фонарика толстым целлофаном. За подушками виднелось что-то темно-коричневое, мохнатое, собранное в ком: то ли шуба, то ли покрывало из искусственного меха.

Склад ненужных вещей… Илюшин обошел комнату по периметру, ловя свое отражение в пыльных зеркалах – черная фигура за ярким световым пятном. Два зеркала, большое и среднее, стояли у противоположных стен, и, когда Макар оказался между ними, бесконечные зеркальные коридоры раздробили его отражение на сотни уменьшающихся, будто убегающих от единственного реального Макара, черных фигурок с бликом в руке. Подойдя поближе, Илюшин рассмотрел длинную извилистую трещину на большом зеркале и удивился бережливости Эльвиры Леоновны, не выкинувшей его: вряд ли кто-то из гостей обрадовался бы треснувшему зеркалу в своей комнате.

Он снова обежал взглядом мебель, закрывавшую стены без единого просвета. Даже окно было загорожено желтоватым шкафом, похожим на книжный, – должно быть, подумал Илюшин, о нем и говорила Шестакова. Ссутулившиеся, как старики, скрывавшие в своих деревянных утробах барахло, накапливаемое годами, прячущиеся в темноте, не рассеивавшейся даже днем, эти предметы меняли очертания: стоило лучу фонаря перебежать с одного на другой, линии расплывались и терялись, и даже цвета становились другими. Книжный шкаф, как только Макар от него отвернулся, стал не желтым, а серым, а черная лаковая тумбочка, когда на нее упал свет, выставила напоказ темно-синюю поверхность и тут же снова перетекла в черный, словно хамелеон.

Зачем он оказался здесь, Илюшин мог ответить, и ответ его звучал бы кратко – из любопытства. Если можно было что-то выяснить, Макар предпочитал выяснять это, к тому же сегодня случай сам шел к нему в руки, и Макар не хотел его упускать. История о комнате с заколоченными окнами оставила у него недоумение и ощущение недоговоренности – впрочем, оно возникало почти всегда после разговора с любым из семьи Шестаковых. Однако Макар готов был допустить, что у Эльвиры Леоновны имелись свои хозяйственные резоны для того, чтобы превратить в мебельный склад именно это помещение, а не какое-либо иное.

Он не смог бы ответить на вопрос, почему не уходит отсюда. Казалось, здесь ему больше нечего делать: он убедился, что комната и в самом деле нежилая. Неясным оставалось, правда, зачем понадобилось заколачивать окно, но Макар был уверен, что этому найдется какое-то простое и логичное объяснение. Не в окне, вовсе не в окне было дело…

Странное ощущение постепенно овладело Илюшиным – он чувствовал, что вокруг него собирается, стягиваясь в узел, время и мелькает обрывками картин в зеркалах: вот пробежали две невероятно похожие друг на друга женщины, отличавшиеся только прическами; вот маленькая пухлая девочка с некрасивым лицом смотрит на свое отражение, вертя в руках цветок одуванчика и улыбаясь во весь рот – она еще не знает, что некрасива; вот тихий рыжеволосый мужчина заходит в дом, с тоской глядит вслед кому-то… Вспоминая все, что ему рассказывали, Макар стоял, сосредоточившись, посреди угрюмой комнаты, лишенной того, что могло бы хоть немного оживить ее, – даже дневного света. Он выключил фонарик, сам не зная зачем, постоял, свыкаясь с темнотой, и тут ему стало не по себе.

Объяснить это Илюшин не смог бы, но точнее всего его ощущения передавались мыслью «я здесь не один». Трудно было представить человека, более далекого от идеи одушевлять вещи, но на долю секунды Макар всерьез пожалел о том, что зеркала ничем не закрыты: хоть он и стоял так, чтобы не отражаться в них, ему казалось, что из глубины зеркал на него кто-то смотрит.